От природы я несуеверна, однако, несмотря на усилия воли, меня охватил трепет, весьма напоминающий ужас, о котором без всякой утайки поведала служанка, а вспомнив о моем положении, об одиночестве в уединенном, старом, мрачном замке, вы признаете, что подобная слабость хотя бы отчасти была оправданна.
Однако вопреки зловещим предсказаниям Марты дни шли за днями, совершенно безмятежно, не принося никаких бедствий и несчастий. Впрочем, здесь необходимо упомянуть об одном происшествии, вполне ничтожном, но способном пролить свет на дальнейшие события.
На следующий день после нашего приезда в имение лорд Гленфаллен, конечно, захотел показать мне дом и поместье, и мы отправились осматривать Кэргиллах-Корт. На обратном пути он вдруг сделался непривычно молчалив и угрюм, чем немало меня удивил.
Тщетно пыталась я развеселить его, делясь с ним своими замечаниями и осыпая его вопросами. Наконец, когда мы подходили к дому, он пробормотал, словно обращаясь к самому себе: «Нет, это было бы безумие, истинное безумие, — с горечью повторив несколько раз это слово, — верная, скорая гибель».
Потом он надолго замолчал и вдруг, обернувшись ко мне, тоном, совершенно не похожим на тот, каким он до сих пор ко мне обращался, произнес:
— Способна ли, по-вашему, женщина хранить тайну?
— Думаю, болтливость женщин чрезвычайно преувеличивают… Поэтому я отвечаю на ваш вопрос с той же прямотой, с какой вы его задали, — да, женщины и вправду умеют хранить тайну.
— А я уверен в обратном, — сухо ответил он.
Какое-то время мы шли молча. Я была весьма удивлена его непривычной резкостью, если не сказать грубостью.
Спустя несколько минут он спохватился и с деланой веселостью добавил:
— Ну что ж, достойно уважения умение хранить тайну, но почти столь же почтенно умение не любопытствовать. Болтливость обычно сопровождает любопытство. Для начала я подвергну вас испытанию и выведаю, на что вас способно подвигнуть любопытство. Я притворюсь Синей Бородой, — тьфу, что это за шутливый тон я взял? Послушайте меня, дорогая Фанни, сейчас я говорю со всей возможной серьезностью. От того, выполните ли вы мои указания, зависит ваше благополучие и ваша честь, да и моя тоже, и вам нетрудно будет мне повиноваться. Я вынужден несколько ограничить вашу свободу, пока мы живем в Кэргиллах-Корте, а мы вскоре отсюда уедем, поскольку этого требуют некие события, произошедшие после нашего приезда. Вы должны пообещать мне, поклявшись честью, никогда не входить в дом с черного хода, не бывать в комнатах, непосредственно к нему примыкающих, и предоставить их лакеям, ограничив свое пребывание в доме комнатами, куда можно попасть только через парадный вход. Я требую также, чтобы вы никогда не пытались проникнуть в тот маленький садик, обнесенный высокими стенами. Не вздумайте проскользнуть туда или даже просто заглянуть; не пытайтесь открыть дверь, что ведет в коридор, разделяющий парадную и заднюю половины дома. Это не шутка и не причуда; я совершенно убежден в том, что, не последовав моим предписаниям, вы подвергнете себя и меня опасности и обречете нас на самую злую участь. Я не властен посвятить вас в какие-либо подробности. Обещайте же поступить, как я приказываю, если уповаете на мир в этой жизни и милосердие Господне в будущей.
Я поклялась, как он требовал, и он принял мою клятву с явным облегчением. К нему вернулась прежняя веселость и легкость характера, но меня еще долго терзало воспоминание о странной сцене, которую я только что описала.
Прошло более месяца без всяких достопамятных событий, но мне не суждено было покинуть Кэргиллах, не пережив приключений. Однажды, решив ясным, солнечным днем побродить по ближайшему лесу, я вбежала к себе за мантильей и шляпой. Войдя в комнату, я, к своему немалому удивлению и испугу, обнаружила, что в ней кто-то есть. У камина, почти напротив двери, в большом старинном кресле сидела незнакомая дама. На вид ей было не менее сорока пяти лет, одета она была, как подобает ее возрасту, в изящный шелковый костюм с цветочным узором, шею и запястья украшало множество дорогих ожерелий и брелоков, пальцы унизывали перстни. Однако наряд, при всей его пышности, не казался кричащим или вульгарным. Впрочем, самой заметной деталью ее облика были не черты, красивые и не лишенные приятности, а глаза, зрачки которых затягивала белая пленка катаракты, — дама явно была совершенно слепа. Меня столь поразило ее непонятное, едва ли не призрачное явление, что я на несколько секунд лишилась дара речи.