Он долго блуждал, как в лабиринте, из одной квартиры в другую, пока ему не встретился подозрительный субъект с взъерошенной головой. Мумиев обратился к нему с вопросами.
Тот, угрюмо выслушав его, посоветовал обратиться к хозяйке и даже вызвался проводить.
— Кто их знает! Сюда много женщин приходит, иной раз только для ночлега, другие же имеют постоянные квартиры, — пояснил он, провожая Мумиева в закоулок сараеподобного здания.
Постучав в тускло освещенное оконце, они стали выжидать результата. Спустя немного времени дверь поддалась, и Мумиев с своим спутником вступил в прокопченную дымом комнату, полную женщин и детей. Некоторые улеглись на полатях и нарах, а кому не хватило места — на полу. Другие, усевшись ближе к свету, чинили одежду, накладывая заплаты. Одна группа мегер играла в засаленные карты. Воздух стоял удушливый, пропитанный миазмами. Седая, косматая женщина, с засученными рукавами, ястребиным взглядом и хищническим, в виде клюва, загнутым носом, выступила вперед.
— Я хозяйка. Что вам угодно?
— Благотворительное общество поручило мне отыскать Ксению Завьяловскую, — проговорил он.
— Аксютку приезжую? Нет ее, с утра еще ушла куда-то, вот и плетенку свою покинула, — отвечала хозяйка, окидывая его с ног до головы алчным взглядом.
Мумиев ушел. Метель разыгрывалась все сильнее, снег сыпал сверху и снизу.
Подозрительный субъект, терпеливо выжидавший результата розысков, сказал:
— Не будет ли вашей милости, барин?
Мумиев бросил ему рубль и поспешил к извозчику.
— Совсем замерз, барин, — сказал тот. — Я уже боялся, чтобы вас не ограбили в этой трущобе.
— К театру, — приказал Мумиев.
Он вошел в залитый светом зал и направился к своей ложе. Нарядная, оживленная Целина сидела рядом с своей приятельницей Валерией Завойской.
— Однако вы запоздали, — сказала она мужу.
В это время вышел артист-бенефициант, раздался единодушный взрыв аплодисментов. Целина, с обворожительной улыбкой, перегнувшись за барьер ложи, бросила на сцену белый пучок гелиотропов. За ней последовала Валерия.
Молодежь хлопала, не жалея рук, дамы бросали цветы; один Мумиев оставался холоден и безучастен ко всему оживлению. Из его головы не выходила Ксения, не та отвратительная, вульгарная старуха, которую он видел сегодня, а миловидная брюнетка, с серыми бегающими, как блуждающие огни, глазами. Тогда и сам он был молод; счастлив и полон радости жизни. Где же это все, куда подевалось, и какая ужасная метаморфоза жизнь!
Он пошел бродить в фойе.
— Не могу выносить, когда он приходит из клиники: мне так и кажется, что он там кого-нибудь зарезал, — жаловалась Целина подруге. — Ты себе представить не можешь, как это действует мне на нервы. Будь у него еще какая-либо другая специальность, а не резня, с которой я положительно не могу примириться. Притом у него часто неудачно выходит: он слишком рискует.
— Вполне понимаю твое положение, — с сочувственным вздохом отозвалась Валерия. — В твоей душе столько поэзии и — вдруг сухой, холодный эгоист, неспособный понять и уловить стремлений твоих.
Они замолчали, так как Мумиев опять вошел в ложу и уже до конца высидел, хотя это было для него невыносимой пыткой.
В следующий вечер он повторил свой визит в Глухой переулок — и результат получился тот же.
А наутро он прочел в газетах под рубрикой ежедневных происшествий: «Около Набережной найден замерзший труп женщины; в кармане ее платья отыскался паспорт и письма на имя Ксении Завьяловской».
Мумиев пришел в анатомический театр сказать ей свое последнее прости.
1904