Мы на складе работали дней 10, потом нас отправили в тыл до железной дороги. Оказывается, что наша дивизия понесла большие потери при попытке прорвать блокаду Ленинграда со стороны Калининского и Волховского фронтов. И дивизию отправили на формирование в тыл. До железной дороги мы шли пешком несколько суток. Ночевали в лесу или в разбитых деревнях. Был апрель, болота растаяли и кое-где были построены щитоколейные дороги из досок, уложенных на бревна. И мы шли по этим доскам трое суток.
Один раз, по пути к железной дороге, мы ночевали в разбитой деревне, где из сохранившегося дома был организован обогревательный пункт. В доме топилась печка, было тепло. Туда набились солдаты и спали прямо на полу. Но нам грязным и вшивым это не подходило, так как в тепле вши ползали по телу и мы начинали чесаться. Многие, в том числе и я, вышли во двор и там легли по привычке спать. А было мне тогда восемнадцать с половиной лет. Сейчас это даже трудно представить. Позднее, в июне-июле 1943 года, когда началось наше наступление, то в брошенных немцами окопах и блиндажах мы видели топчаны с перинами, ранцы с хлебом (!), который мы не видели несколько месяцев, причем хлеб у них был в упаковке и не черствый, видели шоколад, кофе и шнапс. Но больше всего, кроме перин и хлеба, нас поразило шелковое белье. По-видимому, в шелковом белье вши не заводятся.
На пути, по которому мы шли к железной дороге, был организован обмывочно-дезинфекционный пункт, где мы помылись, свою одежду «прожарили» в камере, и, кажется, нам выдали тогда чистые рубашки и кальсоны. Баня был оригинальная. В лесу стояла большая палатка, в которой находилась раскаленная докрасна печка, сделанная из металлической бочки. А рядом стояла установка ДДК (дезинфекционно-душевая камера), которая давала горячую воду для мытья. Здесь же были и были дезинфекционные камеры. В палатке было тепло, на полу лежала солома, а поскольку под ней был снег, который от тепла растаял, то мы стояли по щиколотку в воде.
Когда мы добрались до железной дороги, началась погрузка в эшелоны. Дивизия наша сумела разместиться в одном эшелоне, хотя раньше их было три. Столько людей дивизия потеряла при попытке прорвать снаружи блокаду Ленинграда.
Не все солдаты стремились попасть на фронт. В нашем полку солдат, или, как в то время говорили – красноармеец, будучи на посту учинил себе самострел, чтобы не попасть на фронт. Он отстрелил себе пальцы на руке, решив, что лучше трибунал и тюрьма, чем гибель на фронте. Но он, как я сейчас думаю, он был психически нездоров.
Мы же вновь ехали на войну, и у нас не было другого желания, кроме победы над врагом. Откуда-то появилась наша 45-мм пушечка. Её погрузили на открытую платформу, а поскольку я был наводчик, то должен был находиться около нее. Было уже тепло, наступил май, так что на платформе я не замерзал. Но во время погрузке я снял автомат ППШ и положил на землю, а кто-то его украл. Номер этого автомата был записан в красноармейской книжке, которая до сих пор хранится у меня. Я тогда получил нагоняй от командира взвода и приказ: «Где хочешь, но чтобы автомат у тебя был!».
На нашей платформе рядом с пушкой, для прикрытия эшелона от вражеской авиации расположили зенитный пулемет. И вот ночью я увидел, что весь пулеметный расчет спит, а автомат одного из бойцов расчета висит на пулемете и раскачивается на ходу поезда. Я снял чужой автомат, разобрал его на детали и спрятал в зарядный ящик пушки, под снаряды. Это называлось солдатской находчивостью. Утром у пулеметчиков был шум. Мой командир догадался и тихо сказал мне: «Молодец!». С этим автоматом я потом был ранен и сдал его в полковом медпункте чужого полка, куда без оружия чужих бойцов не принимали.
В это время как раз ввели погоны, мне присвоили звание младшего сержанта и я получал погоны полевые с голубым кантом (воздушно-десантные войска!), на которые поперек нашил две красные сержантские лычки.
А везли нас, оказывается, в Курскую область, на Курскую дугу.
Курская дуга
Когда мы прибыли в Курскую область, на фронте шла позиционная война.
Ни одна из сторон не наступала. Наши войска еще только готовились наступать и войска двигались к боевым позициям множеством потоков. Во время движения боевых частей часто раздавалась команда «воздух», и тогда все разбегались и ложились на землю. От самолетов было нелегко прятаться, потому что Курская область – это степи, и только кое-где на холмах росли деревья, тогда это называлось лесостепь. Иногда в небе появлялись наши самолеты, и мы наблюдали воздушные бои советских летчиков с немецкими.
Движение войск происходило сплошным потоком. Однажды мы, пехотинцы, ожидали очереди на переправу через мост. Там были такие давки, такие пробки! Машины были, в основном, полуторки – ГАЗ-АА. У меня потом, в 1945 году, была такая полуторка, вся разбитая, скорости выскакивали, и водитель, вечно пьяный пожилой солдат, придумал ставить деревянную рогульку под рычаг скоростей, чтобы тот не выскакивал. А погиб мой водитель в самом конце войны, около Берлина, когда чистил картошку на полевой кухне, и их обстрелял самолет.
Так вот, такая же полуторка застряла на этом мосту, образовалась пробка и тогда застрявшую машину просто столкнули в реку. В это время я там видел Жукова. Маршал стоял на пригорке в кожаной куртке и, по видимому, ругал тех, кто к нему подбегал. Командиры, получившие жуковский нагоняй, от него отбегали пулей. Подобный эпизод был потом показан в фильме (кажется, фильм назывался «Освобождение»), но это всё было правдой.
Мы тогда до ночи стояли у переправы, на опушке рощи. Было лето сорок третьего года, ночи уже были теплыми. Ночью мы куда-то пошли и к утру заняли позиции, где и отрыли укрытие для пушки. Однако в нашем тылу, в овраге, оставалась лошадь с передней частью орудия и ездовой. Я думаю, что это была вторая линия обороны, так как немцы непосредственно в нас не стреляли, но только их самолеты господствовали в воздухе.
Стояли мы так долго. Была хорошая погода, пели соловьи (курские!). Только кормили нас почему-то плохо: утром и вечером пшенная каша, днем пшенный суп. Изжогу от этой пищи помню до сих пор. В этой местности было очень много ежей. И наш татарин Хабибуллин предложил съесть ежа. В костер положил свернутого ежа. Когда сгорели колючки, он его вытащил, почистил и оказалось, что еж похож на свинку. Когда сварили тушку в котелке, то вкус у ежа очень напоминал на свинину. Но это было лишь один раз.
Была у нас в батальоне женщина. Санинструктор, старшина медицинской службы. Блядь – ужасная! Между прочим, моя землячка, из Арзамаса. Она обходила расположение батальона и с кем-нибудь ложилась среди бела дня. Особенно любил её посещения наш старший сержант – помощник командира взвода. Они уходили не очень далеко от нашей батареи и пристраивались за бугорок. А, поскольку высоких бугорков в Курской области не было, то сапоги старшего сержанта виднелись из-за маленького бугорка.
И был у нас солдат, еврей по фамилии Львович. Такой смешной, носатый, всегда ходил ступнями наружу. В один из таких дней, когда старший сержант прилег с санинструктором за бугорок, командир взвода, младший лейтенант, приказал: