— Что тут у нас? — с порога спросил он.
— Ничего хорошего, — ответила я. — Возможна смерть и матери, и младенца. Хочу попытаться вскрыть чрево, чтобы извлечь дитя. Нужны ваши опыт и знания. Признаться, никогда не делала подобного, так что…
— Почему меня не разбудили раньше?! — не дослушав, заорал он на Клавдию.
— Не мужское это дело — роды принимать.
— Не моё дело?! Да ты, Ворона, совсем спятила?! Здесь всё моё дело! Я и только я несу полную ответственность за пациенток! И перед богом, и перед людьми, и перед собственной совестью! Ещё раз подобное повторится, то вышибу тебя отсюда,! Пинком под зад, не глядя на твой сан!
— Прекратите, — остановила я начинающий разгораться скандал. — Работать будем или глотки драть?
— Извините, — покаялся доктор. — Опасное вы дело затеяли, но я, Елизавета Васильевна, всецело к вашим услугам. Предлагаю вскрыть желудок…
— Нет. Мы ходим достать ребёнка, а не изучать то, что ела пациентка. Достаточно вскрыть брюшную стенку. Потом раздвигаем мышцы живота и добираемся до матки. Вот через неё уже и будем вытаскивать плод. Потом действуем в обратном порядке, ушивая раны. Инструменты, как понимаю, у вас с собой. Сейчас принесут горячую воду. Обработаем их в ней, а после протрём спиртом. Точнее, вы обрабатывайте, а я буду отслеживать больную. Скажете, когда всё будет готово.
— Лизавета Васильевна! Готовая я! — влетела в комнату расхристанная Устинья. — Чё делать-то надо?
— Доктору помогай.
Повернувшись к Харитоновой, взяла её кисть, чтобы в очередной раз проверить пульс, и с ужасом обнаружила, что его нет. И сердцебиения тоже! Приподняла веки — зрачки на свет не реагируют. Мертва… Не уберегли… Прямо под носом у меня “костлявая” девушку себе забрала.
— Отставить! — заорала я во всё горло. — Баронессы больше нет! К чертям собачьим стерильность! У ребёнка есть не больше десяти минут, а потом он тоже погибнет! Доктор, становись по ту сторону кровати!
— Не выйдет. Она прикручена у стены.
— Вот я идиотка! Совсем забыла! Кладём на пол! Устька! Становись на колени рядом с доктором! Оба слушаете меня и никакой самодеятельности! Клавдия, всех вон… Подожди. Нужен свет. Окружите нас с масляными лампами. Никаких свечей, чтобы капающий воск не помешал. Начали!
И мы начали. Уняв дрожь в руках, сделала первый вертикальный разрез.
— Доктор, отодвинь мышцу в сторону.
Илья Андреевич попытался это сделать, но его остановила Устинья.
— Не так, дяденька. Лизавете Васильевне несподручно будет. Вы тутася подержите, а я супротив. И голову сильно не наклоняйте, а то шибанётеся с барышней лбами.
— Смотрю, ты опытная, — вымученно улыбнулся он.
— Дык с барышней стока резали, что знаю её как облупленную.
— Ну тогда руководи мной, красавица. Я больше по другим вещам мастер.
Не обращая внимания на их болтовню, продолжаю своё дело. Вскоре добралась до плода. Аккуратно, чтобы не повредить маленькое тельце, достаю его из чрева мёртвой матери. Молчит… Неужели не успела? Но ребёнок жив! Я чувствую это!
— Шлёпни по попке! — слышу голос повитухи.
Быстро делаю это, потом ещё один раз. И младенец заорал! Вначале это было больше похоже на мяуканье, но с каждой секундой голос обретал силу. Получилось! Слава тебе Господи! Получилось!
— Шёлковую нить! Доктор, режь пуповину, когда перевяжу её. Но не у самого узла режь. Таз с тёплой водой, чтобы обмыть новорождённого, готов?
— И полотенца тоже, — сказала одна из монахинь.
— Прекрасно.
После отсечения пуповины хотела сразу передать детёныша в руки монахинь, но остановилась и положила его на грудь матери. Он должен обязательно почувствовать её, пусть и уходящее тепло. Навсегда запомнить ту, что даровала ему жизнь.
— Правильно это. По-божески, — согласилась с моими действиями Клавдия.
А я не могу ничего ответить. Слёзы застилают глаза, глядя на эту печальную картину. Молодая девушка с измождённым, застывшим лицом и младенец, доверчиво прижимающийся к ней. Самое страшное, что когда-либо видела.
— Хватит, забирайте, — справившись с эмоциями, наконец-то произнесла я. — Омойте и накормите… Блин! Чем его кормить теперь?!
— Козьего молочка могу принести, — предложила одна из монахинь.
— Нельзя сейчас — может не усвоиться. Нужно материнское, человеческое. Но у нас его нет.
— Есть в деревне, — сказал Елецкий. — Сосновское в четырёх вёрстах от усадьбы. Я сейчас на коня и быстро домчу туда.
— Ноги коняке переломаете и шею себе свернёте. Вона темень какая! — возразила ему прозорливая Устинья.