37
Мой жёсткий пост продолжался почти неделю. Вначале Клавдия недоверчиво косилась на меня, ожидая, когда я сдамся и перестану ломать комедию. Но не на ту напала. Нужно показать ей, что я сильная не только на словах, но и в поступках. Без этого со смотрительницей мы не сможем найти общий язык.
На пятый ужин, когда я заказала всё те же хлеб и воду, Клавдия не выдержала.
— Ты решила себя голодом уморить?
— На такой грех идти не собираюсь.
— Не ври. Я читала бумаги на тебя. Там написано, что топилась в реке.
— Там много чего ещё про меня. Большинство из этого — откровенная беспардонная ложь.
— Ага! — победно вскинулась она, решив, что поймала на слове. — Значит, и правда есть?
— Конечно. Про одежду, правда. Про то, что мне от ведуньи Дар достался, и про лечение им людей. Если всё читали, то и мнение дознавателей видели. Мне стыдиться нечего.
— Мертвечину выкапывала! Это ли не грех, за который тебе прямая дорога в ад?
— Если скажу, что этого не делала, то поверишь?
— Нет.
— Тогда и смысла распинаться перед тобой не вижу. Мне достаточно, что я знаю истину. Знаешь, зачем так себя в еде ограничиваю?
— Уж будь любезна, поведай.
— Всё просто. В первый день хотелось есть, во второй — жрать. На третий же тело приспособилось. И уже чувствую лёгкий голод, который не заполняет всё сознание мыслями о еде. Оказывается, что человеку на самом деле нужно намного меньше, чем он привык получать. Иногда стоит напоминать себе об этом и радоваться тому, что есть, а не гнаться за излишествами, глаза вылупив. Самовольная аскеза хорошо мозги прочищает.
Тут я нисколько не покривила душой. Мой демонстративный бунт неожиданно для меня самой обернулся другим восприятием мира. В какой-то момент я забыла о том, что хотела показать Клавдии бесполезность любого наказания для меня и заставить её смириться с непокорной Елизаветой. Я посмотрела глубоко внутрь себя. И что я там увидела? Умиротворение. О него разбиваются все внешние раздражители, и даже моё трудное положение кажется лишь декорацией, пока ощущаешь собственное Я в полной гармонии души и тела.
— А ты непроста, Елизавета… Очень непроста… — немного подумав, произнесла Клавдия. — Но и от мира отгораживаться не надо. Его Бог сотворил.
— Я и не отгораживаюсь. Просто иногда стоит сделать небольшой шаг назад, постоять, подумать, а уж потом идти дальше, вперёд. Можно вопрос?
— Попытайся, — опять напряглась монахиня.
— Я заметила, что знатные дамы в особняке ходят в своих нарядах, но в церковь всегда надевают форменные платья…
— Понимаю, о чём ты хочешь спросить, — перебила меня она. — Раньше и в церковь ходили, кто как хочет, но стоило им напомнить, что они не просто так у нас оказались, а за грехи свои, рассудок повредившие. Бесятся, но надевают то, в чём изначально ходить положено.
— Сложно, наверное, с ними воевать пришлось.
— Не без этого. Но быстро к ногтю прижала! Ты, Елизавета, на них не смотри. Там у многих тьма в душах непроглядная, и излечить её невозможно. Я ж сама по этой дорожке с молодости катилась, только Бог уберёг от дна пропасти. На собственной шкуре испытала, что значит быть бесправной игрушкой в руках подобных им. Как поняла всю мерзость своего жития, то ужаснулась. В монастырь чуть ли не на коленях истерзанная после освобождения приползла.
— Освобождения?
— Это прошлое. Его больше нет. Ты о себе лучше подумай. Быть может, когда-нибудь и до служения Богу дорастёшь… Хотя… — на секунду умолкла Клавдия. — Не для тебя монашество — строптивая больно.
— Как ты?
— Другая. Ладно, пора мне, — свернула разговор Клавдия. — Помолиться перед сном не забудь! А то знаю я вас, греховодниц!
Утром завтрак принесла не Клавдия, а Антонина. Она поставила передо мной тарелку с тыквенной кашей и стакан киселя.
— Матушка Клавдия приказала всё съесть и… дурочку не валять, — с лёгкой заминкой произнесла последнюю фразу девушка.
Упрашивать долго меня не пришлось. Смакуя каждую ложку, я с огромным кайфом съела всю тарелку, запивая ягодным киселём. И вроде порция была маленькая, но ощущение, что слона слопала.
— Как понимаю, — отставив пустую посуду, спросила я у Антонины, — обед и ужин тоже для меня Клавдия составляла?
— Да, Елизавета Васильевна. Она. Матушка Клавдия сказала, что разговляться резко вам нельзя, поэтому пару дней будете есть, что дают, чтобы живот не скрутило.
Дожидаясь лекаря, я проанализировала последние несколько дней. Первое и, наверное, самое важное для меня, что нашла подход к Клавдии. Вернее, не нашла, а заставила поверить Ворону, что я пусть и не стою на её уровне, но душа не пропащая. Поцапаемся, конечно, ещё не раз, только уже не со зла, а из-за разности характеров, отстаивая свою позицию по принципиальным жизненным вопросам.