Странная жизнь
мечту и жизнь заплел он в мои волосы
на губы наложил любви нектар
на теле языком оставил полосы
в вино подлил волшебных сладких чар.
он обнимал меня руками сильными
под ним я изгибалась как лоза
я таяла и каплями обильными
умыла его губы и глаза.
Валерия Грановская (Абрикосовый рай)
В городском парке в последнее время появилось нечто вроде вернисажа. В тенистых аллеях собирались художники, скульпторы – умельцы декоративно-прикладных форм творчества и прочие мастера, которые таким образом пытались показать свои произведения и как-то прокормиться.
Я приходил сюда довольно часто. Меня манило яркое художественное разноцветье, разнообразие геометрических форм, обстановка творческого вдохновения незнакомых людей, возможность пообщаться, обсудить ту или иную тему.
Всякого рода выставки давно ушли в прошлое, превратились в развлечение для богатых, а здесь можно было совершенно бесплатно побывать в логове творческого вдохновения недооцененных мастеров.
Юльку, подругу детства, я узнал сразу, хотя это было совсем непросто. Я ведь помнил её как танцующую девочку: лёгкую, невесомую, пластичную, яркую и солнечную.
Мы жили в одном подъезде, вместе ходили в школу, играли в дочки-матери, тысячи раз наблюдали грозу из окон подъезда между четвёртым и пятым этажами.
Однажды даже были свидетелями изумительного, но страшного полёта шаровой молнии, которая кружила вблизи подъезда блестящим ртутным шариком, потом заглянула почти в самое окно, зашипела и исчезла.
Юлька страстно любила танцевать.
Просто так.
Мама шила ей прозрачные танцевальные платьица из остатков штор, которые готовила на продажу: струящиеся, журчащие, напоминающие струи дождя или обволакивающие серебристые туманы.
Все прочили девочке большое будущее на сцене, но сама она не загадывала – просто танцевала, очень часто прямо на улице.
Я только и слышал тогда, от родителей, друзей, знакомых – не упусти, вы созданы друг для друга.
Юлька всегда и всё решала сама, она была натурой необычайно творческой. Вдохновляющие идеи и их реализации толпились в её внутреннем мире, не давая ни минуты покоя.
Не могу сказать, что любил Юльку, тогда я не умел распознавать и понимать свои незрелые чувства. Мы просто жили вместе, превратившись со временем в единое целое.
Я относился к Юльке как к сестре. Мы были пятнадцатилетними подростками, хотя и весьма любопытными.
Тело и пластика подруги день ото дня становились всё привлекательнее, а танцы – более откровенными, замысловатыми, изящными, подчёркивающими пластичную женственность.
В то время мы часто закрывались у неё или у меня дома: учились целоваться, танцевали, обнявшись, беседовали о счастливом будущем. Точнее, Юлька рассказывала о своих девичьих иллюзиях, а я пытался в них встроиться.
Она мечтала о волшебной любви, о путешествиях на больших океанских лайнерах, о необитаемых островах и многом другом, до чего мне тогда в принципе не было никакого дела. Вот поцеловаться и потискаться я точно был не прочь. И подурачиться – тоже.
Сейчас передо мной стояла Юлька с землистым лицом в застиранном мятом платье с папироской в углу рта и улыбалась щербатым ртом.
Выцветшие космы, собранные в подобие хвостиков, перевязанные грязным бинтом, образовывали причёску “сенокос на лыжах” или что-то вроде того. Безобразные синие прожилки на ноздреватой коже, трясущиеся руки, и хищный взгляд.
– Чё уставился, Антоха, соскучился… не нравлюсь, да… ну и вали отсюда!
Юлька смачно сплюнула себе под ноги, глубоко затянулась и картинно воткнула руки в боки.
– Или покупай, или проваливай. Некогда мне с тобой лясы точить. Похмелиться надо. Или это… за показ денег не берут, конечно, но, ты-то в доску свой. Дай пару сотен, тогда побазарим. А чё… детство вспомним золотое. А то ведь я и станцевать могу… ха-ха, да шучу я, шуткую. Согнуться толком не могу, какие уж тут танцы! Ну-у-у, так дашь на пузырь-то или как?
Мне было двадцать семь лет, значит ей столько же. Но передо мной стояла пожилая особа, прожившая как минимум вдвое больше: артритные колени, глубокие борозды морщин, отвисшие мочки ушей, расплющенные кисти рук.
На пластиковом ящичке перед ней стоял набор танцующих хрустальных кукол, тех самых, с которых всё и началось.
Его звали Геннадий Романович, видный мужчина из соседнего дома. У него была какая-то редкая слесарная профессия, предполагающая навыки во всех областях творчества.
Тогда ему было чуть больше тридцати. Счастливый родитель двух маленьких ангелочков и муж миниатюрной красавицы, о которой он рассказывал с придыханием.
Геннадий приходил со своим стулом в тот тенистый уголок, где обычно на публику танцевала счастливая, оттого, что столько зрителей, Юлька, и смотрел.
Однажды он принёс разноцветную хрустальную фигурку танцующей девочки и подарил Юльке. Видели бы вы, как она визжала от радости.
Потом была ещё фигурка, ещё и ещё, все разные, но изумительно похожие на неё.
Позже Юлька замкнулась на время, избегала общения.
Я был её единственным другом, поэтому мне она открылась. Это была любовь: самая первая, самая романтичная, до жути драматическая и сказочная одновременно.
Юлька сбегала с уроков, чтобы встретиться с ним, с Геннадием Романовичем, который, похоже, увлёкся девчонкой не на шутку.
Для Юльки эта любовь была сказочным приключением, пропуском в мир запретных взрослых чувств. Она горела сполохами неуправляемых чувственных эмоций, наивно бесхитростных, предельно искренних.
А он…
Для взрослого мужчины девочка с её безграничной любовью со временем превратилась в серьёзную проблему.