Геннадий Романович не прочь был отведать из рога изобилия сладкого нектара. Да, он боялся переступить черту, слишком Юлька была юна, к тому же целомудренна. И всё же соблазнился, откупорил сосуд непорочной невинности, но топлива для страсти в его развратном теле и желания что-то в жизни менять оставалось всё меньше.
Надо было что-то делать, тем более жена несколько раз ловила его на горячем. В один из дней любовник испарился вместе с семьёй, не оставив Юльке координат, но передав через случайного юношу очередную статуэтку и страстное любовное послание, в котором не только ставил крест на их отношениях, но и давал призрачную надежду.
Слабый оказался человечишко – ничтожный, жалкий.
Ранимая творческая натура девочки не выдержала и треснула.
Юлька перестала общаться со мной, со сверстниками, замкнулась, а позже и вовсе исчезла из поля зрения.
Мне в ту пору было чуть больше шестнадцати лет. Жизнь шла своим чередом. События наслаивались друг на друга. Я взрослел, влюблялся, приобрёл приличную специальность, совершенствовал профессиональное мастерство.
Конечно, я довольно часто вспоминал Юльку, с которой меня связывало очень многое.
Её сумасшедшие танцы забыть было попросту невозможно. Да и не только в танцах дело. Любил я её.
И вот Юлька передо мной. Представить эту опустившуюся женщину танцующей попросту невозможно.
– Чё, жаба задавила, денег жалко! А у меня душа горит. Душа, понимаешь. Геночку вчера похоронили. Сорок три года прожил… с нелюбимой женой прожил. А я… я искала его все эти годы, искала, ждала. И любила. Вот ты, ты знаешь, что такое любовь! Откуда тебе знать. Купи этих… танцулек… Антоха. Только ты знаешь, что они для меня значат. Только ты. Может, вспомнишь когда. Хотя, чё обо мне, дурры непутёвой, помнить. Тыщща деревянных и всё твоё. Не жмись, дружище. Вот эту, самую первую, помнишь? Какая я была… боже мой, какая… Геночка, миленький, ну почему, почему так-то! Ведь он меня любил, только меня. А я его. Странная жизнь, странная, непонятная, жестокая.
Конец