Но на фотографии отец выглядел молодо, и молодила его, как ни странно, седина: ровная белизна закинутых назад волос проливала смягчающий свет на лицо пятидесятилетнего мужчины, скрадывая морщины на высоком лбу. Рядом с фотографией стояло зеркало, и Володя тщательно сравнивал свое лицо с лицом отца. «Лоб у меня поуже и надбровья не такие крутые. А вот брови вроде одинаковые — у переносицы широкие, а у висков загибаются тонко, как конец серпа. Нос не его: у него прямой, крупный, и ноздри сильные, вообще хороший нос, не то что мой — узкий, сплющенный, и кончик у меня квелый. И скулы у него помощнее, и подбородок. Нет, мало похожу, очень, — Володя вздохнул и отошел от комода. — Мать говорит, добрый был, душевный. А я? Если разобраться, то я и не знаю, что я за человек. Да и как узнаю? Вот внешне не похожу на него, а может, характером — вылитый он. Может, тоже добрый и душевный. А что? Вполне может. Никому зла не желаю, никого не хочу обидеть, ссориться не люблю. Мать мне жалко. Выходит, похожу».
Но тут Володя вспомнил, что вчера поссорился с Настей, обидел Кеху, и тот сегодня почти не разговаривал с ним, вспомнил, что чересчур болтлив, несдержан, не умеет с достоинством признавать свою неправоту, мелочно самолюбив, и, вспомнив все это, принужден был сказать самому себе: «Нет, лучше не разбираться, какой я. Какой есть, и ладно. И похожу ли я на отца — все равно не узнать. Если бы он жил, я наверняка был бы другим. А так что же? Вырос без него, конечно, походить не буду. Вообще, лучше не думать!»
Он вышел на улицу, не представляя, куда пойти. Можно бы к Кехе, но вчерашние разговоры несколько остудили их отношения, и пока появляться у него неловко. Можно и к Насте, но к ней он ни за что не пойдет. «Я перед ней душу выворачивал, а она опять свой каприз выставила. Пусть уезжает. Надо хоть раз характер выдержать. Может, поймет тогда — не все по ее выходит», — через силу распалялся Володя, потому что очень хотел увидеть Настю.
Она уезжала сегодня с отцом на юг. Володя помнил, что говорила Настя однажды про эту поездку: «Разлука, Вовка, разлука — чудаки мои ужасно бдительны. У отца сегодня отпуска распределяли, он матери сказал — я случайно слышала: „Настасью дождусь, на юг уедем, а то тут голову от безделья потеряет. Нынче у них это быстро“. Смешно, правда? Как мне жалко! Ты же один тут — скажи, будешь скучать, будешь?» А он видел, что вовсе ей не жалко, до смерти интересно съездить на юг, и тут ничего не поделаешь.
Чтобы ненароком не очутиться возле Настиного дома, Володя решил припомнить какую-нибудь особенно нелепую ссору с ней, и тогда, раздраженный старой обидой, он действительно выдержит характер.
Как-то она убежала без него в кино на дневной сеанс, а собирались вместе, вечером, он так готовился к этому, даже на кафе деньги были — всю неделю не позволял матери ходить в магазины и скопил на недовесах почти пять рублей. Он ждал Настю после сеанса и с ревнивой злостью ринулся в дверь, протолкнулся, протиснулся сквозь толпу, ворвался в зал — посмотреть, с кем Настя? Она была одна, обрадовалась ему и, прижимая ладошки к влажно-горевшим щекам, сказала:
— Ой, как хорошо, что ты не пошел, — фильм ужасный, духотища, жара! Спасибо, что встретил.
— Но мы же собирались вместе, — Володя не смотрел на нее, говорил обиженно-ледяным тоном. — Я, как чучело, проторчал тут.
— Вовочка, не сердись, не обращай внимания. Ну, так вышло, сама не знаю — захотелось одной. Ну-ка, ну-ка, посмотри на меня! — Ртутные столбики задрожали в ее зрачках, Володя чуть не улыбнулся, но выдержал, сурово заметил:
— Лишь бы самой хорошо, на меня наплевать. Как ты могла? Нарочно же.
— Это ты нарочно. Злился, злился — и фильм испортился. Я сбежала — ты наказал. Ну чего ты к пустякам цепляешься?
— Вот здорово! Я цепляюсь, говорю пустяки — ладно. У тебя, видишь ли, был каприз, прошел, я в дураках, да еще молчи! Ну, спасибо, объяснила, больше не буду!
— Ах, вы только посмотрите на эту сцену! Вы только послушайте этого ревнивого школьника! — Настины глаза заволоклись сизой, томной дымкой, голос приобрел восторженно-язвительную звонкость. — Сейчас он скажет, что растоптаны его лучшие чувства.
— Перестань, Настя! Я-то, дурак, думал, хоть немного неловко тебе будет! Не тут-то было!
— В самом деле, какой ты дурак! Зареви еще! — Она скривила тугие, полные губы.
Он вспомнил эту ссору подробно, горячечно, а когда устал обижаться, обнаружил, что стоит под Настиными окнами. Ему нестерпимо захотелось помириться, но он понимал, что для этого надо превратиться в совершенно другого человека: молчаливого, сдержанного, имеющего за плечами покоренный полюс или прошедшего Сахару без глотка воды. «Ах, ну как бы мне стать таким! Только быстрей бы, сию же минуту!» Володя маялся, места не находил, но не предоставлялось никакой возможности мгновенно совершить нечто героическое.