— Ты очень неожиданно рассуждаешь, Иннокентий. Во всяком случае, для меня. — Юрий Андреевич постоял, потрогал пальцем вспотевшую верхнюю губу. — Достаточно наивно, но и достаточно зло. Если бы ты знал, во что мне обошлась память о деде! Сколько анкет я заполнял, зажмурившись, с холодом в сердце, когда доходил до графы — «ваши родители»? Что ты обо всем этом знаешь? А берешься судить…
— Вот-вот. Ты просто боялся, а говоришь: боль, бесплодные воспоминания. А я теперь не знаю, что думать. Не думай, что если дед, так меня не касается. Еще как касается! Теперь-то я понял.
«Это он поход вспомнил, — подумал Володя. — Надо уходить. Я теперь лишний».
— Боялся, говоришь? Возможно, возможно. Зато ты теперь удивительно смелый. Тебе не кажется, что между такой вот боязнью и такой вот смелостью есть прочная связь? Об этом ты не подумал?
Володя встал:
— Извините, мне надо бежать.
— Пожалуйста, пожалуйста, — рассеянно отозвался Юрий Андреевич.
— Подожи, я провожу, — сказал Кеха.
— Надеюсь, ты недолго? — спросил Юрий Андреевич, расстегнув рубашку и потирая рукой слева под ней.
— Нет.
Они вышли на лестничную площадку. Кеха, насупившись, машинально приглаживал кудри. Володя сказал:
— Знаешь, ты не сердись за поход. Я же не думал, что все так не просто.
— Я не сержусь. Видишь, с отцом-то как круто пошло. Разругаемся сегодня — точно.
— Ты помолчи лучше.
— Не. Не смогу.
— Завтра что делать будешь?
— Завтра, завтра… Ах да! Работу искать пойду.
— Как?!
— В смысле, на лето. Я подумал, подумал: такие лбы здоровые, от чего мы отдыхать-то будем? И вообще, делать что-то надо.
У Володи дыхание перехватило: так просто и заманчиво было Кехино решение.
— Кеха, и я. И я хочу работать! Бери в артель, а?
— Да ради бога. Вдвоем веселее будет.
— Здорово! Повкалываем лето, к осенней охоте ружья заведем, амуницию — во!
Кеха поморщился:
— Сразу уж ружья. Просто делать что-то надо.
— Нет, я понимаю, — смешался Володя.
— Ну, до утра.
— До утра, Кеха. Держись!
Володя встал по будильнику ровно в шесть, потихоньку прошел на кухню, чайником старался не греметь, но мать все равно услышала и позвала:
— Вовка, не сходи с ума! Обязательно в такую рань, да?
— Мам, ты спи, спи. Кеха же ждет.
— Тут поспишь. Как же! — Мать тоже встала и, погладив темными морщинистыми руками неотдохнувшее лицо, привычно закружилась на кухне: заварила чай, смастерила бутерброды, вынула из кастрюльки с холодной водой бутылку молока, с тяжелым, сонным вздохом нагнулась, доставая из тумбочки сахарницу.
— Зря вы это, Вовка, затеяли. Недельку, другую надо было отдохнуть.
— А мы не устали. С чего отдыхать-то?
— Ну, все-таки. Считай, год взаперти над книжками просидели.
— Вот и проветримся, пропотеем. Мам, ну, ты иди, иди. Ложись. Не спала же совеем. — Мать вернулась с завода ночью.
— Да ладно. Успею.
— Смотри, начальству пожалуюсь.
Мать улыбнулась, улыбка на мгновение расправила темные, глубокие морщины у глаз и у крыльев носа, сразу помолодела, посветлела кожа — как бы высвобождались из морщин, вновь освещали лицо ушедшие годы. «Старенькая уж, какая же она старенькая!» — думал всегда Володя, и укалывало сердце жалостью и безотчетной тревогой.
— Я тебе пожалуюсь. Тоже волю взял, — сказала мать и снова улыбнулась.
«Пожалуюсь начальству», — давняя Володина шутка, которую он сочинил, прочитав как-то в принесенном матерью «Руководстве для контролеров» следующее правило: «Контролер электролизного цеха должен являться на смену бодрым, хорошо отдохнувшим, так как усталость приводит к невнимательности и опасным действиям», — прочитал, запомнил и при случае пошучивал над матерью, думая в то же время: «Хоть бы уж отдыхала как следует. В самом деле еще выйдет что — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!»
— Мам, серьезно, иди спи. Ну, чего встала!
— Тебя жалко. Ехал бы в лагерь, в цехе путевку хоть сейчас пожалуйста. Хуже людей, что ли?
— Ага! «Подъем», «отбой» — пусть пацаны едут.
— Хочешь, где туристы езжай. Хоть и не больно велик.
— Все, все, мам. Договорились же! Пока, помчался.
Неяркое теплое утро, и как бы отдельно от тепла и тишины над ними сквозил, переливался прохладный воздух. Володя, дождавшись Кеху, спросил:
— Ну, чем вчера кончилось?
— Ничем. Договорились, что проблемы отцов и детей не существует.
— Нет, правда?