Володя с удовольствием рассуждал:
— Завтра, точно, легче будет. Втянуться, елки, главное, — давно известно. Завтра в два счета смечем — сноровка же появилась! Ох и ребята же мы! Загляденье, орлы! — неистовствовал он, вовсе, конечно, не представляя, что завтра железным обручем схватит, сдавит поясницу, плечи; ноги размякнут и со щекочущей слабостью будут подгибаться, подламываться — трети нынешнего не вынесут. Кеха этого тоже не представлял, но, по обыкновению, молчал, и молчание его несколько охладило Володю.
Однако за час, который они провели порознь, ужиная и собираясь на танцы, в Володе вновь успел настояться восторг перед столь мужественно проведенным днем, и он вышел на улицу с умильно сияющим лицом. Кеха торопливо сказал:
— На тебя посмотришь — жмуриться охота, закройся, — испугавшись, что на него опять обрушатся потоки милого, горячего вздора, от которого он устал. Поэтому Кеха предложил:
— Давай лучше на берег. Что-то толкаться сегодня лень. Пройдемся да спать.
— Нет уж, пожалуйста, пойдем на веранду. Настроение — вот!
— Вижу. — Кеха усмехнулся. — Тогда уж и ты, пожалуйста, забудь об этих мешках, баржах, ладно?
— Да я и не собирался. А тебе уж неловко, стыдно — растреплется, мол, да? Сделали мало — радости много, да? Что, тебе жалко, если я поговорю? Убудет? Что ты вечно меня стесняешься? Скажи, мы друзья или нет?
Кеха промолчал.
— Не нравится, что я тебя своим другом называю?
— Что, как теплую водичку, ничего не держишь!
— Мне не стыдно в любое время, в любом месте друга называть другом!
— Ну даешь ты!
— Нет, ты скажи, мы друзья или нет? Ну? Что ты, как девочка, стесняешься? Скажи.
— Замолчи лучше.
Совершенно помрачнев, Володя решил молчать весь вечер и первым свернул к берегу — какие уж танцы с теперешним-то видом. Они погуляли, повздыхали и разошлись, очень недовольные друг другом. На прощание Володя буркнул:
— Смотри не проспи завтра.
— Да уж как-нибудь.
В дальнейшем размолвка эта растаяла, расплавилась — в темном пекле трюма всяческие душевные тонкости и порывы придавила многотонная сахарная глыба, из-под которой вырывались порой голоса: Володин, унылый и отчаянный («Кеха, когда это кончится? На каторге мы, что ли?»), и Кехин, сумрачно-спокойный («Не бросать же теперь. Вон сколько сделали»), — в конце концов пришел день, когда Кеха вытащил из штанов замусоленный голубой листок с длинным столбиком цифр, отмахнул со лба кудри и улыбнулся:
— Все, Вовка. Наступает расплата.
Когда они появились на пороге конторской будки, рябой безбровый дядька, представитель орса, сказал хрипловато-ласковым голосом:
— Чую, чую, братцы, отработались, — он вытащил из полевой сумки черную тетрадь, — больше, значит, невмоготу? Ну-ка, ну-ка, что у вас получилось? — нашел нужную страницу и удивленно, ободряюще воскликнул, точно впервые видел эти цифры: — Ишь наворотили! За месяц по сто сорок рубчиков — другому мужику не заработать! Чо, больше-то не надо?
— Нам хватит, — сказал Кеха.
— Что ж, заработали — получите. — Дядька придвинул бланки нарядов, насадил очки на мясистый, тоже в оспинах нос, оправа плотно прилегла к надбровьям — показалось, что дядька нарисовал себе черные брови. — Честь по чести уж постараюсь. Закрою тютелька в тютельку. Да, трудовое воспитание — вещь очень полезная. Я — за. Правильно вы, ребята, придумали, — писал он медленно, старательно, то и дело поглядывая на Володю с Кехой, будто хотел рядом с фамилиями попутно набросать и их портреты. — Писанину я эту не люблю — ужас! Ковыряю, как бюрократ. Тяжело, братцы: я и кассир, и отдел кадров, и целое отделение Госбанка, — дядька со значением похлопал полевую сумку. — Денежки — горе двадцатого века. Передашь — посадят, недодашь — посадят. Вот и живи. Навигация, ребятки, навигация. Нанимай и плати. Ну, сбросим подоходный, бездетность. А может, аукают уже где? — оспины на его щеках съежились, побелели от смеха. — Ох, любит нынче молодежь это дело!
Наряды были готовы, но дядька забыл о них: снял очки и, покусывая дужку крупными редкими зубами, задумался:
— Да! — он встряхнулся. — Шабаш, ребята.
— Всегда пожалуйста! — весело, громко отозвался Володя.
— Шучу, шучу. С пацанами не пью — у меня это строго. И вообще не одобряю, кто ребятишек спаивает. Сам отец. Но, братцы, как на духу попрошу вас, — дядька вздохнул, сморщил надбровья, — давайте расставаться по-человечески, без обид, без криков. По десятке придется удержать с вас. Как грузчики говорят, в радикулитный фонд и нервный коэффициент.