Демобилизовался он по вызову приемной комиссии университета, но на всякий случай прихватил комсомольскую путевку в Майск — как Ваня ни упорствовал в занятиях, он все же допускал возможность провала.
Отец, в самом деле, с похвалой отозвался о Ваниной будущности:
— Это, Ванюха, дело. Работа чистая, без примесей, и жизнь у тебя будет полностью городская. Хорошо.
Они сидели, говорили — на другой день Ваня уезжал.
— Ну, Ванюха, смотри, меня когда не упрячь за решетку, — неожиданно сказал отец и гмыкнул.
Ваня пристально посмотрел на него, задумался и серьезно ответил, вроде при этом даже выправился этак важно:
— Не может такого быть, батя. Прикинь сам: за что конюха засадить можно? Нет, уж не обижай меня напоследок.
— Да кто его знает… Шучу я, Ванюха, шучу, — отец захохотал. — Заранее подольститься хочу. Прокурор, мать твою…
Про себя Ваня решил: попадет он обучаться, не попадет — для отца и деревни все равно попадет. С тем и уехал — и не поступил. Не поступил он и еще через год, да, наверное, и нынче не поступит — вечерами одолевает Ваню сонливость над раскрытой книгой — весь ум ушел за день в руки.
— Савельев, подъем! Голодным останешься! — кричит Дроков. Все уже за столом, Прасковья Тихоновна и Лида ходят тихонько, бережно, как по стеклу, — в руках полнехонькие алюминиевые миски — впору примять. Едят помногу, но быстро: до сто второго пикета не ближний свет, восемь верст, особо не засидишься, пора, седьмой час — добрые люди давно уже начали. По две миски отменного макаронного супа — какие-то коренья добавляет в него Прасковья Тихоновна, по две же миски гречневой каши с тушенкой, стакан компоту (ребята обедать не ходят) — все. Ваня вскидывает на плечо десятилитровую фляжку с водой — айда в путь! Перекура никакого — кому надо, покурит по дороге: добро хоть идти под гору и приятность от курева не пропадет.
Сто второй пикет — пузатая, полувысохшая сосна с широким затесом, на котором краской проставлена цифра — отметка проектировщиков трассы. Упершись в нее, просека кончается, но сквозь сосняк просвечивает другая, поперечная, к которой и должна выйти бригада Дрокова. У пикета треугольной подъемной рамой целится в небо трубоукладчик, раздобытый Анатолием Тимофеевичем взамен дефицитного трелевочного трактора, сваленные и освобожденные от ветвей сосны уложены буртами-горками на леспромхозовский манер, в оградки из четырех кольев.
Дроков проходит в сосняк, мерит перемычку до поперечной просеки — пятьдесят шагов, значит, где-то около тридцати метров, пересчитывает сосны, выбирает нулевую, от нее пилить, и возвращается к ребятам.
— Можем закончить сегодня. — Дрокову еще очень хочется распорядиться, дать команду, расставить по местам, проинструктировать — пусть не забывают, что бригадир он, но каждое утро приходится пересиливать себя, потому что, поддайся он приятному командирскому зуду, не жалеючи обсмеют — все давно и превосходно знают свое место и свою обязанность. Верно, нынче с ними новенький, и можно хоть немного отвести душу:
— Захаров! Топор возьмешь у Потапова и встанешь рядом с Климко. Он объяснит и покажет. Климко! Только без шуток. А то дважды два покалечится.
— Леня, благодарю за доверие, — Олег растроганно мигает. — Ты бригадир-психолог. Если бы Серегу учил Геночка, он отрубил бы ему голову. Клянусь! А я воспитаю настоящего сучкоруба. Ювелира, виртуоза, фокусника. Открою все секреты. А Геночка завистлив и ревнив.
— Не отрублю, так отверну, — тихонько бурчит Геночка.
— Кончай барахлить! — Дроков достает из сумки каску, надевает ее поверх тюбетейки, сухое, жесткое лицо полно значительности и важности — этакий крепкий, серьезный мужичок, сознательный пожарник, не спит, не ест, а только службу несет.
Миша Потапов заводит пускач, из кабины подает топоры Сереге, Олегу, Геночке, а Дрокову и Ване Савельеву бензопилы «Дружба».
— Каску надень, — каждое утро приказывает Дроков Ване.
— Не. Я от нее глохну, — каждое утро отказывается тот.
— Мне в тюрьму еще рано, надень.
— Вот ведь какой ты, Дроков! Ладно. — Ваня напяливает каску, но потом обязательно снимет ее и будет работать простоволосым.
Они направляются к нулевой сосне, и синим, радужным блеском поигрывают полотна пил на их плечах.
— Все, Серега. Дружба дружбой, а топоры врозь. — Олег подходит к вчерашней, еще не очищенной сосне. — Запоминай! Во-первых, никогда не садись на сосну верхом. Можешь остаться без наследников. Во-вторых, не маши топором что есть силы, ветки бывают толстые и тонкие — соразмеряй. Иначе выдохнешься. И в-третьих, берегись сухих серых сучков. Они любят отскакивать и попадать, допустим, в лоб. Хуже, когда в глаз. Инструктаж закончен, расписаться нечем. Начали! Да повдоль, повдоль! Начинай от комля. Против шерсти только в армянских анекдотах бывает.