«Убегу, убегу!» Володя вскочил, закинул рюкзак и действительно побежал. Обок с ним, справа и слева, бежали Кеха, и Настя, и высокий мужчина со строгим неподвижным лицом, как у отца на фотокарточке. Они говорили ему, задыхаясь: «Подожди! Да подожди ты! Думаешь, легче будет? Не убежишь же! Не убежишь!» Володя прибавил ходу, сразу же почернели летящие мимо осины, в горле рос саднящий горячий хрип — перед лесной луговиной Володя споткнулся и упал на колени, хрип прорвался, разлетелся меж кустов отчаянным криком:
— Что-нибудь! Что-нибудь случись со мной! Пожалуйста! Прошу! Кто-нибудь научи меня жить!
Скрипуче, протяжно завыло над головой. С открытым ртом Володя ткнулся в траву. Тихо-тихо. Он поднял бледное, дикое лицо — качалась надломленная верхушка отжившей лиственницы, и черное облачко трухи оседало на него. Володя поднялся и нетвердо побрел через луговину. С нее можно было увидеть партизанскую могилу на высоком обрыве, свежий, яркий свет звезды и ограду. Оглянувшись, он не увидел ни могилы, ни своих следов в мягкой, лесной осоке. Но удивляться не было сил. Не снимая рюкзака, он бросился на землю и затих.
По вечерней росе подходил Володя к Караульной заимке. Она стояла на муравчатом бугре, над слиянием двух безымянных речушек; их тальниковые, темно-серебристые излучины туго подпоясали бугор, резко обозначая, выпячивая его грудь. Глубокая, парящая синева, оставленная закатом над сизой, плотной стеной леса, освещала и заимку, и муравчатый бугор, и прибрежный тальник с такою печальною, щемящей ясностью, что Володя вздрогнул от невыразимого, зябкого восторга: «Ну, надо же, куда вхожу!»
Он остановился, чтобы испытать полную силу этого волшебного, сумеречного облучения, но длилось оно недолго: Володя увидел, что избушка на бугре странным образом помолодела, засветилась желтовато-белыми, свежескатанными стенами. «Неужели новая?! — удивился Володя вслух. — Когда это дед Степан успел?» Он заторопился, взял левее, чтобы подняться прямо к кострищу, возле которого у деда Степана была коптильня, жердевое сушило для шкур, и, если он здесь, на речке или в лесу, Володя сразу поймет это.
Он не одолел и половины склона, когда до него докатился округлый, медленный бас:
— Ничо, подождем. Вот-вот появится, — голос напоминал дед-Степанов, но был гуще, тяжелее. «Что это с ним! Простыл, что ли?» — подумал Володя.
Над бездымным, прозрачно-жарким костерком стоял, уставившись в бурлящий котелок, рыжебородый, приземистый мужик. Кудластая, медно-сивая голова, матерые плечи, обтянутые блузой-рубахой из шинельного сукна, короткие толстые ноги в штанах из того же сукна, в черных, смазанных дегтем ичигах.
— Добрый вечер! — сказал Володя.
Мужик вскинул голову:
— А-а… — сумрачно-зеленые, с желтцой, зрачки, переносица костистым бугорком, ноздри чуть сплюснуты и напряжены курносой пипкой. — Здорово! — мужик улыбнулся — шевельнулись усы и белый кустик под нижней губой, резко выступающий из зарослей бороды.
Володя несколько успокоился, увидев, что коптильня и сушило на старых местах. «Никуда ничего не делось», — и повернулся к зимовью — опять ослепили белые, в смоляной измороси, бревна. «Да что это такое?! — он подошел к стене. — Отстругали заново, что ли?» На деревянных колышках, вбитых в стену, висели две винтовки и берданка, с плохоньким, обносившимся прикладом. Володя замер, едва не вскрикнув: «Откуда винтовки?!» — испуганно, торопливо крутнулся и вовсе остолбенел: рядом с мужиком стояли парень и девчонка, в таких же рубахах из солдатского сукна, только у девчонки из раскрытого ворота выставлялась белая в голубой горошек кофточка. Володя растерянно кивнул им, они поклонились в ответ, низко, чинно, с серьезными лицами. Мужик захохотал.
— С тобой чо? Как на новы ворота пялишься?
— Да нет, я так, — пробормотал Володя. — А дед Степан где?
Мужик, все еще смеясь, глянул на парня, на девчонку и опять добавил в смех грохоток: «Кхо-кхо-кхо!»
— Нету его пока. Время, паря, еще не вышло.
Парень и девчонка, потупив глаза, усмехнулись этак снисходительно-сочувствующе, точно Володин вопрос показался им бог знает каким нестоящим, детским — кроме усмешки, и ответа не найдешь.
Володя пожал плечами: «Пожалуйста, смейтесь, раз смешно. Только я ничего смешного не вижу, — и снял рюкзак. — Это он с ними говорил, когда я поднимался. А где же они были? Наверное, с того боку, у реки…»
— А уха ничо, отдает крепко, — мужик оттопырил розовые, мягкие губы и осторожно, не касаясь ложки, втягивал огненную юшку. — Ох, шибает, хоть качайся! — он снял котелок, прихватив дужку суконным подолом. — Нюрка, давай воды на чай тащи. А ты, Степка, костер поднови!