— Врет твоя подруга. С детского сада гуляем.
— Морковка с томатом не в счет, Петр Хрустов.
— А сколько надо гулять, чтобы поцеловаться?
— Не меньше трех недель.
— Значит, к Новому году?
— Примерно.
Опять была подведена черта: «Как он ужасно сопит, будто все время спит. Говоришь ему, а он все время спит. И, похоже, считает меня старой девой, которая стерпит, так сказать, от ухажера все. Поэтому говорит одни глупости».
Петр Хрустов решительно приказал себе: «Пора на штурм».
Сидели перед Новым годом, клеили елочные цепи и фонарики — выдумка Людмилы Глебовны, долженствующая, по ее мнению, сблизить по-домашнему Петю и Леночку. Выглянула с кухни Татьяна Захаровна, позвала ужинать:
— Милости прошу. Рыба такая золотистая получилась…
Петр, не отрываясь от фонарика, вздохнул:
— А я не люблю рыбу. И никогда не ем.
Татьяна Захаровна и Людмила Глебовна растерянно переглянулись, нервно всхохотнула Елена Сергеевна:
— Вот и я всегда говорю: отстаньте со своей рыбой. Мойва какая-нибудь.
Петр Хрустов тряхнул головой:
— Что-нибудь сморозил, да? Это у меня очень просто выходит.
— Скажи, пожалуйста, могу я тебя называть — Петруша? — Голос у Елены Сергеевны язвительно зазвенел. — Давно уже хочется, но все не осмеливалась.
— Пожалуйста. Очень приятно даже.
— Петруша, уже поздний вечер, ты устал.
— Засиделся, даже не замечаю ничего. Извините.
В дверях Елена Сергеевна сказала ему:
— Давай отдохнем друг от друга. Извини, но я пока не хочу тебя видеть.
— Лен, что я такого ляпнул? Что случилось?
— Петруша, прощай. Запомни: умные люди не выясняют отношений. Давай пока не видеться. Хорошо?
Она зашла на кухню, где подавленно молчали мать и бабушка.
— Не надо меня больше сватать. И дело не в том, что он не пара мне. Может, такие только на роду и написаны. Но я не хочу получать кусты герани! Я не хочу, чтобы рядом со мной сопели!
Она подождала, не возразит ли мать или бабушка. Мать молчала, у бабушки насмешливо заблестели глаза, но она удержалась, опустила покорно голову.
— Хочу, чтоб голова кружилась, чтоб сердце замирало от его голоса, чтоб тайна была, а не расчет. Нежности, счастья, роз, а не танцев для тех, кому за тридцать! Красоты хочу! А не пользы! Вы слышите! Кра-со-ты!..
Новый год Елена Сергеевна встречала в пригородной деревне, у замужней подруги. Ночью они катались в санях, и Елена Сергеевна рассказывала потом, смеясь, как на дорожном раскате ее выкинуло в сугроб — «это было замечательно».
В зимние каникулы она часто ходила на Соборную горку и возвращалась опушенная инеем, в ярком, счастливом румянце, — встречные замедляли шаги и улыбались: все же не убывает радости, свежих, веселых скрипов, волнующих заиндевевших ресниц в нашей долгой, милой русской зиме.
Дмитровская суббота
Киноповесть
Пристальные звезды, голубовато-мохнатые, крупные, висят над южным морем, над ночными пляжами, над сгустками пальм и смутно белеющими зданиями санаториев, домов отдыха, пансионатов. Из щелей деревянного летнего театра, подъездом упирающегося в гору, а задней стеной глядящего в море, вырывается свет и музыка. Часть театра со сценой и оркестровой ямой держится на бетонных сваях. Между сваями, во время концерта, движутся какие-то тени — кажется, что совершается здесь странная, особенная жизнь…
На сцене эстрадный ансамбль в лакированных касках монтажников и в серебристо-ладных облегающих комбинезонах. Улыбаясь, ритмически притопывая и пришаркивая, ансамбль выкрикивает некий современный шлягер — автоматическая слаженность выкриков и движений отдает бесовским холодом.
В зале сидят Иван Митюшкин и Зина. Она жмется к его плечу — из щелей сквозит хоть и южным, но сырым неуютом. Иван тянет шею, выглядывая что-то на сцене.
— Ваня, ты что? — Зина теснее прижимается, стараясь приклонить голову к его отвердевшему, приподнявшемуся плечу. — Еще насмотришься. Проводишь меня завтра и-и… Вань, ведь распоследний вечерок. — Шепот Зины скорее веселый, она не тяготится предстоящей разлукой, а «распоследний вечерок» вставила лишь потому, что так принято говорить при расставаниях.
Иван молчит, тянет по-прежнему шею: на сцене, под упругими неутомимыми ногами артистов гнется, ходуном ходит, на честном слове держится одна доска, кажется, вот-вот переломится. Иван трясет головой, обмякает в кресле, обнимает Зину за плечи.
— Не тоскуй, Зинуля. Какой ты там вечерок выдумала. И утро еще не скоро, и завтра будет, и послезавтра…