После концерта Иван и Зина спускаются к морю, мимо свай, поддерживающих театр, — под сваями шорохи, поцелуи, смех и странное микрозатишье, тогда как на берегу ветер, гремят волны и устало помаргивают звезды. Иван и Зина останавливаются у фанерной пляжной будки, за подветренной стенкой. Жидкий свет берегового фонаря обливает их.
— Зинуль, вот пришло время сказать… Не надо нам расставаться. — Иван обнимает ее и не видит, что лицо у Зины стало удивленно-растерянным. — Я с тобой поеду!
— Как это со мной?
— Вместе будем. Зинуль, не для того же мы встретились, чтоб пропасть друг для друга… Зинуль…
— Золотой ты мой, — Зина отстраняется от него, голос трезв и скучен. — Как же мы будем вместе? Где, с какой стати? У меня муж, сын. Ты теперь все знаешь, Ванечка.
— Но так не бывает: сначала всерьез, а потом вроде бы в шутку.
— Бывает, Ванечка. В жизни все всерьез. И здесь, и там. Сколько нам выпало, столько и всерьез.
— Значит, и с мужем всерьез, и со мной всерьез?
— Домой мне надо, Ванечка. И у тебя дом будет — тогда и поймешь, что такое всерьез. Проводи лучше меня… напоследок. Золотой ты мой. — Зина хочет обнять его, но Иван пятится. — Как хочешь, Ванечка. Ну-у. Ну-у. Совсем испереживался. Ванечка!
Идут вдоль берега.
Иван останавливается возле длинного полотняного навеса, под которым тускло белеет ряд лежаков. Зина понимает эту остановку как примирение и с готовностью садится на лежак, ждуще поднимает лицо к Ивану, берет его руку, тянет к себе. По берегу требовательно, жестко шарит луч пограничного прожектора, выхватывая из тьмы целующиеся и более раскованные пары; компании молодых людей с гитарами; готовящихся ко сну «дикарей» — разворачивают спальные мешки, укладывают одежду в сумки, позевывают, мостятся на лежаках и прямо на песке. Иван отбирает свою руку у Зины, и разговор у них идет под вспышки пограничного прожектора, среди фигур, выхватываемых из ночной причудливой жизни.
— Похоже, ты не поняла меня. Приняла за телка чувствительного. Извини, Зина. По-другому скажу: будь моей женой.
— Опять ты за свое, Ванечка…
— Зина, неужели непонятно? Я не время проводил, не курортный роман раскручивал, а на тебя надеялся.
— Как это?
— Думал и ты меня полюбила. И все будет у нас без обмана. Думал, кончится этот юг, и мы с тобой приступим, всерьез начнем жизнь.
— Ишь ты. — Зина встает с лежака, обнимает себя за плечи, нетерпеливо покачивается. — У меня семья, дом, место насиженное… мое место — это куда девать?
— Поедем в твой город, объяснимся с твоим мужем, возьмем мальчишку и — в хорошие края, где от нас польза будет. Мне хочется, Зина, отвечать за тебя!
— Смотри, какой ответственный. Ты что, каждую встречную замуж зовешь?
— Не надо. Не надо из меня блаженного делать. Я каждую встречную в серьезную надежду превращаю. А зову тебя в Кару, там большая дорога строится.
— Меня не превращай, Ванечка. И не зови. Я вернусь под свою, надежную крышу. Какой ты непонятливый, Ванечка! Увезешь меня ты в тундру, а я непривычная.
— Да-а. Мелкий ты человек, Зинаида.
— Какая есть.
— Блудливая кошка домой возвращается. Знать тебя не хочу.
— Ах, ах… Скажите, пожалуйста. — Зина отходит от Ивана и останавливается, считая видимо, что вся эта раздраженная болтовня лишь предисловие к настоящему прощанию, но Иван уже не замечает ее. Идет к морю, садится на берег. Зина, постояв, передергивает презрительно плечами и быстро, безоглядно идет по дорожке среди зарослей тростника.
Утром, у подъезда дома отдыха, стоит автобус с работающим мотором. Ветерок, оставшийся от ночи, тянет по дорожкам, легонько крутя песок, листву, бумажки. Сквозь стекло дверей главного корпуса видны смутные, мечущиеся фигуры отъезжающих.
На скамейке у подъезда разложил свой скарб курортный фотограф, разбитной, юркий старичок. На спинку брошены ветхая черкеска, бурка, под стеклом набор, так сказать, фотографий-образцов, на скамейке же сидит облезлое чучело медведя, желто-бурого пестуна. Старичок склонился над папкой, перебирает фотографии. Тут же прохаживается Иван. Старичок, выбрав одну фотографию, приглядывается к Ивану, видимо, сличает снимок с оригиналом.
— Мужчина, а мужчина, — окликает Ивана старичок. — Полюбуйтесь-ка на свои лучшие дни.
Иван подходит — на фотографии видит себя, обнимающего Зину. Они счастливо смеются.
— Давай, дед, вместе с негативом.
Фотограф достает из конверта негатив и со снимками протягивает Ивану. Тот рвет их на клочки, бросает в урну и с какою-то излишней картинностью отряхивает руки.