— Вань, она, что ли, тоже диспетчер?
Зоя прислушивается к их разговору.
— Ты пока беги. Я тебя завтра найду.
Вовка забывает про шепот, радуется во весь голос:
— Ваня! Точно?
— Беги.
Иван возвращается к Зое, садится под куст шиповника.
— Кто это, Ваня?
— Мальчишка знакомый.
Зоя тянется к нему, гладит по плечу:
— Что-то встревожился, Ваня?
— Да что ты. Перегрелся — вон как печет.
Зоя садится, подвигается к нему. Опять гладит по плечу:
— Ваня, хочу все сразу знать. Я ведь всерьез летела. Я думала, думала о тебе. Просто так, да еще в воздухе, люди не встречаются. И сказала себе: не дури, Зойка. Раз думаешь о человеке, повидай его, вдруг что-то между вами есть. Ваня, я к тебе летела… Если что, я не обижусь и реветь не буду.
— Зоя, я тебе рад. Но и вертеться, как уж, не могу… Другая у меня, Зоенька, судьба. Совсем другая.
— Все, все, Ваня. — Зоя было притянула к себе ворох одежды, но опять замерла: — Я сразу поняла и не хотела ничего говорить. Гостья да гостья. А в душе подмывает: а вдруг, а вдруг! Какие мы все-таки дуры!
Она встает, начинает одеваться.
— Не торопись, Зоенька. Давай погуляем еще. Вечером с ребятами познакомлю. Посидим.
— Нет, нет. Ни за что. И не вздумай меня провожать. Ни к чему. Повидались — и хорошо. Я, может, сегодня же и улечу. — Пытается улыбнуться. — Помашу тебе из окошечка.
Иван поспешно одевается.
— Да что же я за хозяин буду? Так нельзя, Зоя. Не по-людски.
— Можно, Ваня, можно. Только так и можно. Слышишь? Не провожай.
Иван, полуодетый, растерянный, стоит в кустах шиповника, а Зоя уходит, выбирается на дорогу, идет в сторону аэропорта.
Иван ждет Татьяну в палисаднике аэровокзала, ходит и ходит около скамейки. Татьяна, увидав его, хочет повернуть, скрыться в помещении, но Иван замечает ее, окликает:
— Таня, добрый вечер!
Она останавливается.
— Подожди, не убегай. Все равно догоню.
— Я не прячусь. Думала, кого-нибудь еще ждешь.
— Таня! Так что же делать?! — Иван спрашивает звонким, напрягшимся голосом. — Люблю я тебя.
Она слабо, неуловимо то ли вздрагивает, то ли отшатывается, потупляется, теребит ремешок сумки.
— Слышишь, Таня?
— Да.
У Ивана перехватывает, горит горло.
— Недавно знакомая приезжала… Одинокий человек. И я одинокий человек. Почему-то одинокость к одинокости не прилепляется… Я только тебя вижу, Таня, только тебя слышу… Что скажешь?
— Не знаю, Ваня. Может, не там свое счастье ищешь? Ведь жизнь-то у всех одна. Ты подумай…
— Да думал я, передумал! И вчера, и позавчера! Ты мне скажи: ты-то согласна, что я тебя люблю? Согласна?
— Да.
Неожиданно для себя они садятся на скамейку и молча сидят друг подле друга и никак не могут остановить это молчание.
Иван наконец смотрит на Татьяну.
— Почему-то шевельнуться боюсь. Таня, ты знай: каждая твоя жилочка мне драгоценна, каждая…
— Не надо, Ваня. — В глазах у нее слезы. — Все ясно, Ваня. Спасибо. — Она берет его руку и поглаживает, покачивает в своих ладонях, потом осторожно выпускает ее.
Он встает, топчется на месте и, совсем уж потеряв голову, тычется губами Татьяне в руку и быстро уходит, почти убегает.
Вовка с Иваном разговаривают во дворе Татьяниного дома, у верстака, где мастерят лодку: лежат отфугованные доски. Иван строгает бруски для каркаса.
— Ваня, а все же лучше шлюпку делать. На плоскодонке — раз! — и перевернулся.
— Шлюпку я не умею. Хватит нам и плоскодонки.
— А вдруг шторм?
— А мы к берегу.
— А если не успеем?
— Сядешь ко мне на спину и тоже — к берегу.
— Да я сам уплыву!
— Тогда я к тебе на плечи.
— А если мать с нами будет?
— У нее спасательный круг будет.
— Ваня, мать говорит, ты с нами будешь жить?
— Ты против, что ли?
— Не. А как тогда мне тебя звать-то?
— Да ладно, Вовка! Хоть под землю с тобой провались!
— Просто «папа» я не смогу. Давай я тебя папа Ваня буду звать? И по-старому, и по-новому. Давай?
— Договорились!
Иван, в темном парадном костюме, в белой сорочке, при галстуке, приходит к Таборову. Тот снимает комнату в деревенском доме, в комнате — голые стены, железная узкая кровать, стол, застеленный газетами, два табурета. Таборов бреется опасной бритвой перед складным зеркальцем.
— Заходи, Митюшкин.
— Извини, Афанасий Кузьмич. — Иван с некоторым изумлением оглядывает голые стены, убогое жилище Таборова. — Между прочим, только перед дверью вспомнил, что ни разу у тебя не бывал.