— А что такое дмитровская суббота?
— Родительский день, Вовка. Приходят на кладбище и поминают тех, кто в земле лежит.
— Как это — поминают?
— Приходят и говорят: «Мы вас не забыли, лежите спокойно».
— Кого не забыли?
— Уходят люди. Умирают от ран, от болезней. Там много солдат лежит, фронтовиков. Их и поминают.
— И мать будет поминать?
— Наверное. — Иван хмурится.
Вовка отходит от окна.
— Что-то скучно, Ваня, стало.
Татьяна открывает калитку у Александровой могилы, кладет на нее пихтовые ветки, протирает портретное стекло на пирамидке. Садится на лавочку в головах, смотрит на портрет. Кто-то до нее уже был здесь — на пирамидке укреплен новенький бумажный венок.
Мимо тащится соседка тетя Дуся. Она тяжело приваливается к ограде, тяжело дыша, спрашивает:
— Татьяна, ты чего одна-то?
— А с кем мне здесь быть?
— У Сашки родова большая.
— Они с утра были. — Татьяна кивает на венок. — Да и не зовут они теперь. Думают, раз муж новый… мне теперь не надо.
— А Вовка где?
— С Иваном.
— Ну и хорошо. Заморозила бы парня.
Татьяна молчит, тетя Дуся раскуривает новую папиросу.
— Да и по-другому скажу, Татьяна. Не обижайся. Нечего мальчишку могилами пугать — он к живому человеку тянется.
— Я не обижаюсь.
— Иван-то как? Отпустил безо всякого?
— То есть?
— Мужики памятливых не любят. Им как в первый раз все подавай. Не признают, что и до них жизнь была.
— Не знаю, тетя Дусь. Мне надо, вот я и пришла.
— Я своего в сорок восьмом похоронила. Еле живой с войны пришел. Не выходила. Может, любила мало? Так я мучилась потом, что не всю ему душу отдавала. Все приберегала для какой-то оказии, для какого-то случая. А ни оказии, ни случая.
— Мне Ивана жалко. Чувствует, что я тоже приберегаю. А как быть, тетя Дуся?!
— Да уж, западет в сердце, не вынешь. Ко мне один сватался. Чистенький, хороший и дело в руках знал. Смотрю на него, а представить не могу, как обнимет. Сразу чужесть подкатывала. Может, дурость была? Счас-то бы наверняка стерпелось…
Татьяна молча плачет.
— Ладно, поминай. Мешать не буду…
Тетя Дуся, тяжело переваливаясь, уходит прочь. Татьяна остается на кладбищенской скамейке.
Вовка с книжкой на коленях сидит на диване, без устали зевает, потягивается.
— Нету и нету, где ж она?
— Скоро придет, — Иван собирает ужинать. — Ты покемарь пока, а появится, я разбужу.
— Спать совсем неохота, — Вовка вытягивается на диване и моментально засыпает.
Иван уносит его в другую комнату, возвращается, присаживается к столу.
Тихая, измученная входит Татьяна. Иван бросается к ней; помогает раздеться, обнимает, гладит плечи:
— Заледенела…
Татьяна берет с вешалки шаль и, кутаясь в нее, проходит в комнату.
— Таня, давай я тебе чаю налью.
— Хорошо. — Она молча пьет чай. Иван садится напротив, с терпеливой тревогой смотрит на нее.
— На кладбище столько народу. Будто ни дождя, ни ветра… Плачут и все помнят…
— Что помнят, Таня?..
— Как было хорошо…
— Со мной тебе плохо?
— Я не без сердца, Ваня. Отняла у тебя самую сладкую пору и ничего взамен не даю.
— А ты не любишь меня? Совсем?
— Мучить тебя устала. Ты мне руки целуешь, сердце рвешь, стараешься для нас, а мне стыдно — не могу тем же ответить.
— Так и дитенка никогда не дождемся. Ни сына, ни дочки. Пополам сердце делишь… Может, мне и того меньше достается.
— Ваня! Ведь я не дворняга захудалая — нашла теплый угол, хозяина доброго — и лапки кверху!
— И мне половинок не надо. Я тебя так люблю, Таня, что никаких половинок, долек, кусочков мне не надо.
— Иногда я совсем успокаиваюсь. И тебе, Ваня, бываю рада, и жизни… А потом вмиг душу скрутит, и пойму: не забыть мне.
— Ничего у нас не выйдет, Таня. Не вытерплю я.
— Знаю я это, Ваня, знаю…
— Вовке скажешь, на Дальний участок срочно отправили… Я у Таборова выпрошусь.
Иван вышел из комнаты.
Татьяна, оставшись одна, бурно, как-то жадно рыдает, точно торопится выплакаться до Иванова возвращения.
Иван наклоняется над спящим Вовкой.
Когда Иван появляется с рюкзаком, Татьяна уже не всхлипывает, лишь глаза припухшие и горячие.
Иван топчется на пороге, собирает последние силы, чтобы уйти. Оборачивается, открыв дверь.
— Таня, прощай.
Его шаги уже в сенях, и Татьяна, спохватившись, откликается:
— Ох, Ваня, Ваня…