— Колька! Кричать буду. Лучше отстань. Глаза выцарапаю!
Но не закричала, яростное ее сопротивление стало спадать. Упругий ветерок бился в ситцевых занавесках.
— Ох и паразит же ты. Ох и паразит…
Молча полежав, она локтем опять так двинула Колю, что он, обидевшись, встал и перешел на табуретку.
— Теперь-то зачем дерешься?
Не ответила. Полежала, помолчала, опять сказала недовольно и зло:
— Ну чего расселся? Обрадовался… Отвернись! Собираться буду…
Коля уставился в угол, устало сгорбился.
— Надежда, можно вот что придумать… — Голос его был печален и тих. — Давай в субботу в парк пойдем. Сначала на пароходике покатаемся. — Он подумал и дрогнувшим голосом добавил: — В ресторане посидим. Приглашаю. Потом, если захочешь, в кино можно или на танцы…
Она ходила мимо, уже причесанная, в пестром сарафане — и молчала. Взяла с подоконника зеленое колечко, пудреницу.
— Если на Дуську хоть раз еще посмотришь, берегись. Уж тогда точно глаза выцарапаю. Учти!
— При чем тут глаза? Я приглашаю тебя в субботу…
— Слышала. Посмотрим.
Собрала сумку, остановилась за спиной.
— Как молния, время-то. Вот уж и на смену пора. Ты, если хочешь, у нас тут занимайся. Просторнее будет, а может, и веселей. — На прощанье стукнула несильно по спине. Пожалуй, даже ласково. — Вечером выйди к причалу, проветрись. Я с последним приплываю.
Оставшись один, придвинулся к окну. Поймал в кулак занавески — они забились, запарусили. Неожиданно прикоснулся к ним щекой — чистым солнышком и черемуховой горчинкой отдавал их мягкий холодок…
Мальчики из Майска
Повесть
Серега
Ранний вечер в июле. Просторную тень роняет правый берег, и в ней копится дрожащая, сизо-влажная тишина. А на этой стороне все еще жарко; быстрая вода; разомлевший шиповник, по сию пору не очнувшийся от полуденного сна.
К отходящему дню поспевает пол-Майска. И начинаются там досужие летние часы, с их бесцельно-приятным кружением по сосняку, с бездумными разговорами, с непременными неожиданностями в области личных чувств.
В прибрежной толпе этим ранним вечером прогуливаются двое скучающих молодых людей. У Сереги Захарова жесткие и настолько черные волосы, что они даже не воронятся, а как-то глухо, сумеречно светятся. Под гладким покатым лбом и тугими черными бровями плавятся, обугливаются в белом сизо-коричневые зрачки. Нос прямой, крупный, довольно неуклюже срезанный, так, что излишне видны дырочки ноздрей; щеки, ближе к носу, в младенчески-пуховом румянце, а в удалении к скулам обросли небогатыми, но упрямыми бакенбардами.
Его приятель менее приметен, и запоминаются лишь маленькие толстые губы, обметанные крупными рыжими веснушками.
Меланхолически привалившись к сосне, Серега со вздохом говорит:
— Что же делать, Санек?
— Моя бабка всегда советует: снять штаны и бегать.
— Саня, Саня! Не целый же вечер здесь маячить. Надо что-то придумывать!
— До танцев проболтаемся, а там Васек притопает. У него вроде кассовый день.
— Озвереть — до танцев ждать! Нет, я так не могу, Санек. — Серега отрывается от сосны и, заострив плечи, сунув ладони в задние карманы джинсов, плывет по дорожке.
В эту пору на ней появляется пожилой, чуть выпивший человек в отутюженном, с желтцой, чесучовом пиджаке; строгий, седой ежик; черный галстук, брюки цвета маренго, — видимо, итээровец или работник главной бухгалтерии. Серега пристраивается к прохожему и, мечтательно рассматривает закат, без должной искательности предлагает:
— Закурим?
— Некурящий.
— А почему?
— Что — почему?
— Почему не курите?
— Не приставай, сопляк! Вот распустились! — занервничав, прохожий шагает энергичнее.
— Вот и замечательно, — томно прикрыв веки, сквозь бантик губ сюсюкает Серега. — Наконец встретил некурящего грубияна. — Серега неожиданно резво подпрыгивает и коленкой поддает прохожему под зад.
— Ах ты, негодяй! Ах ты, сволочь!
Взъерившись, прохожий пытается достать кулаком Серегино ухо, но сию же минуту ощущает новый, более сильный толчок — это Серегин приятель поддерживает развлечение. Пожилой человек кидается к нему, но тот ускользает, Серега опять поддает — и вот так подгоняют прохожего к зеленой гряде боярышника и опрокидывают в колючую гущу: трещат кусты, трещит чесучовый пиджак, клочья цвета маренго застревают на острых коричневых шипах. Пострадавший молча, не взывая о помощи, продирается сквозь кусты и, зажимая лицо, бежит к реке.