— Только засни, только засни! Ох и дождешься!.. — со свистом шепчет Толя, безмерно пораженный теперешним Серегиным спокойствием, хотя и всякие уже бывали скандалы.
Серега идет в ванную, утирается и снова застывает, в самом деле не зная, что же ему надо делать.
Через некоторое время мать зовет его:
— Сергей, иди сюда. — Она лежит на спине и смотрит в потолок широко открытыми горячими глазами. Лицо в пятнах, точно закоптившееся у костра. — Какой ты все-таки, Сергей… Души, что ли, у тебя нет?.. Иди ложись.
Серега на цыпочках, быстро пробирается к постели.
Серегино пробуждение быстротечно и легко, как у глупого-преглупого котенка: вот уже вовсю таращатся фиолетово-синие глаза; прыг-скок! — живенько умываться, припасть к молоку — готов красавец!
Солнце плавит стекла, в комнате сухая, пыльная жара, которая, однако, не угнетает, а будит неясные веселые ощущения: то ли повезет в чем-то, то ли приятную новость услышишь, то ли вообще случится что-то славное, летнее, безмятежное.
Под влиянием этого утреннего веселого угара Серега прежде всего вспоминает, что он поедет с Женечкой за город.
Правда, на кухонном столе лежит записка: «Я в больнице! Скоро вернусь, работаю со второй. Ешь и занимайся. Никуда не исчезай». Толя, уходящий на смену позже, оставил свою отметку: «Если что-нибудь выкинешь, шею сверну». Но окажись хоть сто записок, Серега все равно поедет. «Там видно будет, выкручусь. Может, последние дни догуливаю», — вызванной на мгновение жалостью Серега оправдывает себя за все предстоящие истории. Самое главное сейчас — достать денег хотя бы на бутылку вина и пачку сигарет, а то что за пикник получится?
Сначала Серега шарит в нише: проверяет карманы старых пиджаков, халатов, телогреек, выворачивает даже пыльный, дырявый рюкзак — ни одной забытой копейки, потому что каждая на пристальном счету. В Толиной комнате везет больше: в зимнем полупальто Серега находит двадцать четыре копейки — как раз на пачку сигарет. Затем в кухне видит трехлитровые банки, которые мать хранит для варенья. Пять штук по сорок копеек — привет! — это вам целых два рубля, и бутылка в кармане! Серега обтирает банки, размещает их в две сетки, радуясь, что так просто обходится и что больше не к чему ломать голову.
Но тут, к Серегиной досаде, отворяется дверь и входит пенсионер из соседнего подъезда, дядя Гриша, в прошлом — красный партизан. Дядя Гриша сухонький, крепенький, со спины — подросток, да и только, белая щетина, белые, толстые, в палец, брови, примятый к губе широкий пористый нос, белые же, с желтоватым подпалом у корней, волосы; голова с тяжелым треугольным затылком, из-за которого она и задрана чуть выше обыкновенного — так что дядю Гришу легко принять за несносного гордеца и упрямца.
— Здорово, паря, — говорит он. — Уже пятки смазываешь? А я к тебе пришел. Малость посиди, послушай деда. — Дядя Гриша усаживается на табуретку, достает очки и снизу вверх глядит на Серегу, как на удивительное какое-то, неожиданно появившееся существо.
А тот стоит с пузатыми сетками в руках, и сесть ему некуда, потому что остальные табуретки в комнатах.
— Туто-ка забегаю в милицию — дела были, а мне начальник и говорит: «У тя под окном хулиган живет и вечерком может замечательно отлупить. Пока он этого не сделал, повидайся с ним да потолкуй. Может, и пощадит». Я ноги в горсть — и сюда! Дак ты счас меня колотить будешь или погодя?
— Бросьте, дядя Гриша! Кто вас тронет? — нарочно потупляет голову Серега: «Делать нечего, по квартирам уже ходит».
— Мне, паря, бросать нельзя, хоть милицию за грудки не беру. Это ты давай шпанить-то бросай. Мать пожалей да и о себе подумай. Без всяких дураков посадят, что тогда запоешь? «Сижу я, цельный день тоскую»? Да? Эх, Сергей, Сергей!.. В башке — мякина, с носу капает, а думать лень.
— Вы и думайте, я не мешаю.
— Ты со мной, паря, остерегайся. Я чалдон старый, в ухо двину — в окно вылетишь. Поговоришь со мной так. Мешаешь, паря, еще как мешаешь!.. Тебе уже семнадцать, а толку пока нет. Я в твои годы беляков бил, а ты, вишь, свою власть, милицию, норовишь. Как же мешать не будешь?
— Я бы беляков тоже бил.
— Но?! Смотри-ка!.. В самом деле храброй; эк вы, вдвоем-то одного отмутузили! Молодцы, бойцы справные. Я вот, давно дело было, хлеб у кулаков отбирал. Поймали меня раз — полчелюсти вынесли да земли в глотку напихали. Что ж, думаешь, из-за таких сопляков, как ты, землей плевался? Не-ет… Ты давай, паря, за ум берись, я с тя не слезу.