Выбрать главу

— А если мне придётся задержаться по непредвиденным причинам? Par exemple, в Кавказской крепости. Время всё-таки неспокойное.

— Оп-па, — сказал Каподистрия.

— Как! Откуда вы узнали о Кавказской крепости? — Бенкендорф одобрительно качнул головой.

— Это просто, — сказал Пушкин. — Вы всё время проводите пальцем над картою дугу. И изредка посматриваете. Я понимаю, это вы мне подготовили маршрут, а смотрите, потому что вам не терпится скорее мне его растолковать. Вы всё-таки расскажите подробнее, я сомневаюсь в некоторых городах.

Каподистрия крякнул. В глубине кабинета в углу переглянулись трое молчаливых офицеров.

— Проедете по пограничным редутам с тайною инспекцией, картами вас снабдят. Никаких задержек. Если при инспекции что обнаружите — пишите и езжайте дальше. На Кавказе вам будет помогать Александр Раевский, сын того, героя двенадцатого года… Он военный, но проницателен в политических делах.

— А что, вы, Пушкин, убить-то Зюдена сможете? — поинтересовался молчавший доселе Нессельроде. (Без него не обошлось, он не мог просто так отпустить агента к проклятому Каподистрии; как бы чертов грек не выдумал Пушкину нового назначения).

— Сможет, — сказал Бенкендорф.

— А то ведь он у нас с принципом! Никого не убивает!

— Какая прелесть, — снова подал голос Каподистрия.

— Поэтому у вас есть бесценный Чечен, — обиделся Пушкин. — Много ли проку, если б я его убил тогда?..

Бенкендорф сложил руки за спиной.

— Ну, господин Француз… кстати, забыл представить — ваши новые кураторы, работают под начальством его превосходительства господина статс-секретаря… — (Каподистрия доброжелательно кивнул). — Коллежский советник Черницкий, камергер Капитонов, капитан Рыжов.

Поднялись названые трое, прежде сидящие в дальнем углу. Квадратный и основательный Черницкий, Капитонов с закрученными наподобие греческого арабеска усами, и Рыжов — юноша, явно смущенный всем происходящим.

— Они будут разбирать ваши письма, составлять вместе с господином министром и господином статс-секретарем план действий…

Господин министр и господин статс-секретарь обменялись подозрительным прищуром и улыбкой соответственно.

Пушкин выразил счастье от знакомства.

— Пишите своим друзьям, обычные приватные письма, — мягко сказал Каподистрия. — Шифр в них употребите обыкновенный. Мы будем проверять каждое ваше письмо; понимаете сами, что послания без скрытого шифра… Ну, можно, можно, но нежелательны они нам.

— Хотя бы родным.

— Позволяю, господин Пушкин. Членам семейства пишите частным образом. Но остальным — только шифр, только по делу.

* * *

В дорогу, красной стрелкой по карте, легкой камерой на кране поверх голов, мимо шпиля адмиралтейства — вжик! — в игольное ушко конской дуги, между корзин на рынке — в дорогу! — вон из Петербурга, где уже выдали прогоны, на юг, летучим пунктиром, линией, туда, где уже весна.

— Поэзия, Никита, она сродни фехтованию. Чем больше… кыш! — распугал голубей, — …финтов, тем труднее понять, куда будет нанесен удар. Добрый дедушка Крылов, например, сперва бьёт, а потом делает ненужный росчерк в воздухе… А вот Жуковский — это который меня хвалил…

Два месяца было убито на дорогу, и в мае 1820-го года Александр Пушкин, а с ним и Никита Козлов (в Испании он был бы Санчо, а здесь он — слуга коллежского секретаря) вышли из возка, впервые в жизни поправ малороссийскую мостовую. В руке у Пушкина была легкая трость, на голове цилиндр, на плечах — дорожный плащ. Облик Никиты был неразличим из-за покрывавших его чемоданов.

Агент Француз осматривал Екатеринослав с брезгливым интересом посетителя кунсткамеры: вот ведь какое недоразумение сотворит природа по своей неясной человеческому рассудку прихоти.

Москва и Петербург, две головы державного орла, вызывали у Александра похожие чувства, но в них ещё оставались места, пригодные для жизни. Город на Днепре показался Пушкину той Россией, которую он не любил за ее слепую привязанность к невежеству. Пушкин скучал по родному имению, по Царскому селу да ещё по столичным салонам; у него не было причин любить остальную часть государства, которое так мало подходило стихотворцу.