– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе, – и вправду донесся сквозь грохот дребезжащий голос монаха.
Славный батюшка, кроткий и светлый. Он в монастыре недавно – года три. А до него отец Силуан четыре года жил один, лишь изредка добирались сюда особо упорные паломники. Поселившись в развалинах колонии для ссыльных, раньше бывшей монастырём, основанным лет триста назад, иеромонах, ищущий уединения, на удивление многим выдержал всё и потихоньку поднимал обитель. Восстанавливал храм, строил келью сначала для себя, а потом для Пахомия, ставшего вторым насельником и экономом. Собственно, личность старца Силуана меня и заинтересовала. Слышал я про него. И рассказывали прямо противоположное. То ли пророк и целитель от Бога, то ли сомнительный монах, не ужившийся в Оптиной – такого и в расстриг не отправишь, но и терпеть невозможно, потому как братии прямой соблазн. Несмотря на весь свой журналистский опыт работы с разноликими религиозными группами, я всё никак не мог понять, идёт речь о подвижнике или расчётливом манипуляторе.
В общем, очень захотел я побеседовать с отцом Силуаном. А тут – промыслительно, не иначе – познакомился в епархии с отцом Пахомием. Случай был уникальный, я убедил главреда, что в тайге ждёт сенсационный материал, шеф подписал мне командировку и нажал на только ему ведомые рычаги, чтобы раздобыть вертолёт.
Тот, кстати, уже садился. Мелькнуло несколько ледащих строений – кельи и сараи, и монастырские развалины. Ослепительно блеснула гладь озера. Тёмная тайга вдруг пугающе надвинулась, и мы сели в огромной чаше, образованной лесистыми горами. Фотокора Сашу, как только он оказался на земле, сразу же вырвало. Бедняга, как ещё полёт выдержал… Я бы его не брал, но очень уж просился, к главному бегал. Сейчас, весь бледный, как смерть, всухую глотал таблетки.
Мы с Пахомием принялись лихорадочно выгружать монастырские покупки и собственное барахлишко – пилот долго ждать не мог. Так торопились, что пропустили явление отца Силуана.
Ну, скажу я вам, если судить по внешности, батюшка был не просто сомнительным, а прямо-таки вопиюще сомнительным. Лицо его было… не то чтобы уродливым, скорее, необычным до неприятия, словно всё состояло из углов и резких линий. Черноволос и очень смугл. Жиденькая острая бородка шевелилась, будто он всё время тихонько двигал нижней челюстью. Густые брови срослись над огромным горбатым носом. Глазные впадины очень глубоки, или так казалось из-за сероватых кругов, в центре которых негасимым огнём горели маленькие глаза. Тонкие серые губы кривились, словно на них навечно застыла жестокая усмешка.
Похоже, он уже довольно долго наблюдал за нашими трудами. Когда мы его заметили, молча благословил нас. Мы с Пахомием склонились, а Саша растеряно маялся со своей камерой, которой он во время полёта, когда болезнь отпускала, снимал проплывающие внизу виды.
– Батюшка, а махните ещё раз так, – попросил он с видом мальчика, вежливо клянчащего вожделенную конфетку. – А то я вас снять не успел.
Я в душе матюгнулся: по рассказам, старец славился крутым нравом, и я готовился долго его умасливать. А дурачок Саша мне сразу всю игру ломает. Сейчас отец-настоятель разгневается и вообще придётся назад лететь тем же вертолётом. Знаю я монахов… Впрочем, на Сашку я долго сердиться не мог.
Однако, к моему удивлению, грозный старец слегка ухмыльнулся в бороду и благословил нас ещё раз, теперь помедленнее. Счастливый Саша успел отщёлкать несколько кадров.
Как я и предполагал, старцем Силуан совсем не выглядел. Невысокий кряжистый мужик за сорок. Монах как монах – довольно ветхий подрясник, высокая чёрная скуфья, чётки… Голос вроде бы тихий, но резкий, так, что даже вполголоса произнесённое им слышалось далеко. Но немногословен. Взвалив на себя пару огромных баулов, каких я ни за что бы не поднял, он молча пошёл к монастырю. Мы за ним.
Жить нам тут предстояло три дня – потом вертолёт. Он нас сюда забросил, вообще-то, по пути в Ванавару, и должен забрать на обратном пути. Для сбора материала более чем достаточно. Для чего другого – мало…