Маме удалось уговорить надзирателя, добродушного «дядю Васю», пустить ее к дверям «отлетки» поболтать с подругой. Так она и рассказала Инне через щелку свой замысел.
А замысел возник при наблюдении через окно за двором Старо-Киевского участка. Там, неподалеку от ворот, стояла будка дворового сортира. Половина для женщин, половина для мужчин. Маму привлекло к окну частое хлопанье двери и скрежет пружины. Мама заметила, что будкой пользуются также прохожие с улицы, иногда почти сталкиваются в дверях: одна входит — другая выходит: «вышла — вошла, вошла — вышла». Любовь Николаевна пожелала ознакомиться с «заведением» поближе. Надзиратель позвал конвоира, тот вывел маму во двор и стал возле дверей. Так-так, будка пользуется популярностью. Мама продолжила наблюдение: «вошла — вышла, вошла одна — вышла другая». Значит, главное — быстро изменить свой облик. Тогда и получится: вошла — вышла — ушла. Ушла на улицу. Ушла, села на извозчика — уехала. Прощай, Новицкий! Надо обдумать детали — как, чем изменить свой вид. А потом тренироваться и тренироваться.
Димке план очень понравился, она назвала его гениальным. Вместе наметили, как можно преобразиться в одно мгновение. Инна носила тальму (шерстяная накидка с прорезями для рук) и шапочку. Она была близорука: пенсне на шнурке. Значит, надо действовать так: под тальму надевается жакетка, за отворотом ее — темный платок, сложенный углом. Надо успеть измениться на счет «три», за секунды: скинуть тальму — «раз», шапочку и пенсне с носа — «два» и накинуть на голову платок — «три». Инна тренировалась много — в глазок заглядывали редко. Как только достигла нужной скорости, она, как и было решено, попросила встречи с генералом: «Хочу дать показания». Ее вызвали на следующий же день. Привезли в жандармское управление, сажают в камеру — ждать. Она просится выйти. Всё идет по сценарию. «Конвойный остановился против двери — дама вошла, баба вышла. Он ждет приведенную „даму“, наконец встревожился — заглядывает… На полу лежат тальма и шапочка — всё, что осталось от дамы. А „баба“ села в первую же пролетку и велела ехать на Подол. Там поменяла извозчика. Встреча с С. И. Радченко была условлена во Владимирском соборе. По дороге Инна просит извозчика остановиться у первого же магазина: надо купить теплую шаль. Приказчик просит извинить: „Этим мы не торгуем-с“. Магазин оказался писчебумажным. Без пенсне перепутала! Но вот она уже в шали, молится на коленях в темноватом углу собора. Степан Иванович с трудом узнает в прилежной богомолке Модную. Инну устроили у профессора Политехнического института, затем, меняя места, она выждала недели две, не показываясь на улице, и уехала за границу».
Генерал Новицкий поднял на ноги всю полицию — напрасно! Упустил Модную, и как досадно упустил!
Мать освободили из тюрьмы в декабре 1902 года. Жандармы не держали в тюрьме больных. Что ж, чекисты тоже отпускали больных, «актировали» — когда уже ноги не держали несчастных. В маминых воспоминаниях «стражи» старого режима совсем не жестоки, а порой даже, в ущерб своим карательным обязанностям, весьма снисходительны. Невольно я сравниваю их с «нашими», советскими чекистами-гэбистами, беспощадными душегубами.
Маму жандармы отпустили, невзирая на бесспорные улики ее антиправительственной деятельности. Отпустили, хотя она вела себя на допросах вызывающе, упрямо отвергая неопровержимые доказательства. В Историческом архиве в Киеве сохранилась среди прочих документов по делу «Искры» 1902 года докладная записка начальника Киевского жандармского управления, в которой сообщается, что установлена и доказана связь между Л. Н. Радченко, арестованной по «Петербургскому делу», и В. Н. Крохмалем, представляющим искровский центр в Киеве. При обыске на квартире Крохмаля было обнаружено много изобличающих искровцев материалов: переписка, нелегальные издания, годовой отчет о «получениях и тратах денежных средств», записные книжки, конспиративные адреса. Среди писем оказались и написанные рукой Любови Николаевны; в них — просьбы о присылке нелегальных изданий, указания о количестве, о направлении багажа (количество обозначалось пудами).
На допросе маму спросили, знакома ли она с Крохмалем. «Нет, не знакома». — «Письма ваши свидетельствуют о совместной деятельности по распространению подпольных изданий…» — «Я ему не писала». — «Это же ваши письма?» — «Нет, не мои…»[10]
10
См.: Центральный Государственный исторический архив Украинской ССР (ЦГИА УССР), ф. 274, оп. 1, д. 641, и ф. 442, оп. 252, д. 451. Приведено В. Т. Гузеевой в биографическом очерке о Л. Н. Радченко «С несомненностью доказано…», 1986. Рукопись. Экземпляр передан мне автором.