Сводки Императорского штаба, передававшиеся по радио под звуки военных маршей, возвещали о крупных победах японского оружия. В Токио и Осаке состоялись митинги в честь редкой победы. В радиопередачах на заграницу назывались грандиозные цифры потерь американского флота. Офицеры американской разведки, знакомясь со сводками радиоперехвата, насмешливо хмыкали. Высадка на Филиппинах началась. Генерал Макартур объявил в характерном для него высокопарном стиле: «Народ Филиппин, я вернулся. Милостью всемогущего Бога наши войска опять находятся на земле Филиппин…» Адмирал Хомма понимал, сколь велико торжество Макартура, два с лишним года назад бежавшего с Филиппин, захваченных победоносной японской армией.
В Токио приняли решение дать американцам решительный бой в заливе Лейтё. Заместитель начальника генерального штаба Хата прибыл в Манилу, чтобы объяснить обороняющимся войскам: американцы совершают грубую ошибку, высаживаясь на Филиппинах. Нужно воспользоваться наглой самоуверенностью бездарного американского командования, сконцентрировать все силы на острове Лейтё и покончить с американцами одним ударом, изменив ход войны.
Командующий 14-м фронтом генерал Ямасита и адмирал Хомма пытались возражать: переброска войск на Лейте под огнем вражеской авиации приведет к большим потерям и неразберихе. В ответ они услышали холодное: «Это приказ императорской ставки».
Когда Ямасита и Хомма вышли из здания штаба, их глаза на минуту встретились, и они вдруг дружно расхохотались. Была уже глубокая ночь. Они долго стояли молча и смотрели на луну. Оба они прекрасно сознавали, что в грядущем сражении нет надежды на успех и скорее всего им суждено погибнуть. Они надеялись подороже продать свои жизни, убив побольше врагов, и задержать противника насколько возможно, продлевая время, отпущенное Японским островам для строительства оборонительных сооружений и мобилизации резервов. Теперь даже это было невозможно. И от безысходности они предпочли рассмеяться, обретя таким образом некоторое душевное равновесие. Они должны подчиниться судьбе, как положено солдатам.
Адмирал Хомма вызвал в свой штаб всех старших офицеров из подчиненных ему авиасоединений. После нескольких бессонных ночей он ощущал усталость, и это чувство передалось всем присутствующим. Потери авиации от зенитного огня американцев превосходили все допустимые нормы, летчики не имели возможности передохнуть. Созванные на совещание офицеры украдкой поглядывали на часы. Что нового мог сказать им адмирал? Летчики хорошо относились к Хомма. Сам он летал до последнего времени, первым совершил более чем рискованный поступок — прыжок с парашютом, учитывая, что создавали его в большой спешке. Было известно, что Хомма в чести у высшего командования, но многие в Токио считали его безрассудным и самонадеянным — типичный «торчащий гвоздь», который нуж-но забить. Молодым пилотам, напротив, импонировали его мужество и бесстрашие, искренность и бескомпромиссность. Крупный, добродушного вида с округлыми, несколько одутловатыми чертами лица Хомма не был похож на большинство высших офицеров, бравировавших своим бесстрашием. Те чувствовали себя немного политиками. Хомма — никогда.
— Я не стану говорить вам о значении сражения на Филиппинах. Это вопрос жизни или смерти для Японии. Для того чтобы добиться успеха, нужно либо потопить американские авианосцы, что маловероятно, либо вывести из строя их взлетные палубы как минимум на неделю. Защита американских кораблей с воздуха истребителями и собственными средствами ПВО почти безупречна. Попытки наших бомбардировщиков и торпедоносцев добраться до авианосцев были неудачными, — произнося эту речь, адмирал переводил взгляд с одного офицера на другого. — По моему мнению, если летчикам ударной группы все равно суждено погибнуть, то правильнее ли было бы с самого начала отказаться от надежды выжить и пойти на таран? Нужно повесить 250-килограммовые бомбы на истребители «дзэро» и таранить авианосцы. Я не вижу другого способа достичь цели, поставленной перед нами императорской ставкой.
Хомма сделал паузу, давая возможность офицерам осмыслить услышанное. Его глаза продолжали пристально изучать лица летчиков.
— Но такое нельзя приказать, — закончил Хомма. — Если же экипажи захотят пойти на подвиг по собственной воле, то, я полагаю, не стоит их останавливать.