Должен прямо сказать, что такая задержка не входила в мои планы. В самом деле, в первый же вечер по прибытии сюда я ясно представил, как мы можем действовать дальше. Альтернативы казались хорошо продуманными, а то, что капитаны моих кораблей отнеслись к ним без особого восторга, меня нисколько не смущало. Любая из этих возможностей, без сомнения, открыта для нас и сейчас. И все же что-то удерживает меня от окончательного решения.
Сэр Уолтер Рэли, великий искатель приключений, не спешит на поиски новых. Сэр Уолтер Рэли, знаменитый вдохновитель походов, не способен сдвинуться с места.
Мне наконец стало ясно, что выбрать я могу одно: жизнь или смерть. Только и всего.
Возвратиться за золотом в Гвиану или даже попытаться захватить Серебряный флот - это жизнь. Плыть домой к королю Якову и к плахе - это неминуемая смерть.
Так почему же я медлю?
Только что в мою дверь постучал индеец, но зайти в каюту отказался. На сей раз он принес мне подарок: один свой драгоценный зеленый лист.
- Съешь это, - сказал он. - Жуй очень медленно. Сок глотай. Ничего не выплевывай.
Я внимательно осмотрел лист, который он положил на мою ладонь с каким-то благоговением. Единственная его особенность - рисунок в центре, в точности повторяющий внешний контур. Я понюхал его. Ничего примечательного. Потом спросил:
- Как он называется?
- Кока.
Я перевернул лист на ладони, вспомнив об одолевающих меня сомнениях.
- Он что, дает мудрость?
Индеец пожал плечами. Мой вопрос показался ему наивным.
- Мудрость здесь, - сказал. он, положив руку на сердце.
- А не здесь? - постучал я пальцем по лбу.
Индеец не ответил. Он продолжал прижимать руку к груди.
- Съешь этот лист, - сказал он.
- Съем, - пообещал я. - Но что он дает?
- Это ты сам увидишь. Но съешь его. Хороший лист.
- Лучше, чем табак?
- Его ни с чем нельзя сравнить. Его едят боги.
Он пожелал мне доброй ночи, резко взмахнув рукой - это было похоже на благословение и проклятие одновременно. Я смотрел, как он идет по палубе. У каюты Уота он остановился,
- Гуоттарол пришел за золотом, - сказал он почти с нежностью. - То, что я дал ему, лучше золота. Это пища самого Золотого Человека.
Он ушел прежде, чем я сообразил, что ответить. Сейчас, когда я пишу эти слова, я жую лист коки. На вкус он резкий, горький, во рту остается ощущение чего-то несвежего. Рот мой одеревенел. Десны - когда проводишь по ним языком - сухие и оставляют привкус солонины. Больше ничего особенного я не заметил. Если это пища богов, то можно считать доказанным, что я всего лишь смертный человек. Впрочем, мне это доказывать не надо.
21 марта
Моя "Судьба" стоит теперь на якоре у Сент-Киттса.
Неужели подействовал лист? Не думаю, хотя, как учил МЕНЯ индеец, я съел его весь и проглотил горький сок до последней капли.
Какой-то эффект был, но описать его трудно. Я не спал целые сутки. И испытал ощущение, которое могу описать как постепенное обострение зрения, прояснение разума - если угодно, очищение мозга. И в конце концов обнаружил в себе жажду действия. Но лист здесь ни при чем. Эта жажда уже жила во мне.
Сегодня утром я написал длинное письмо моему другу государственному секретарю Ральфу Уинвуду. Завтра мне предстоит испытание потруднее написать письмо жене. Эти письма я собираюсь отправить в Англию вместе со шхуной "Паж" под командованием капитана Джеймса Баркера; мой племянник Джордж поплывет с ними и присмотрит за порядком. Следом за "Пажем" я отправлю домой фрегат "Гром". Заботам сэра Уорэма Сент-Леджера, больного капитана корабля, будут поручены такие же больные и изможденные люди, как и он сам. Я собираюсь избавить экспедицию от тех, кто больше других страдает от лихорадки.
Ральфу Уинвуду я подробно описал наше плавание и предпринятые мною действия. Извинился за то, что возвращаюсь домой без обещанного золота.
Возвращаюсь домой...
Домой - это значит на верную смерть.
22 марта
Сегодня вечером я снова собрал оставшихся капитанов отужинать на борту "Судьбы". Напротив меня, за столом, накрытым добротной белой скатертью, сидело только четверо: Сэмюэл Кинг, Роджер Норт, Чарльз Паркер и сэр Джон Ферн.
Я объявил им свое решение: плывем к Ньюфаундленду, а оттуда домой. Я объяснил, что этот путь предпочтителен по нескольким причинам. Во-первых, как известно из писем, найденных в Сан-Томе, где-то неподалеку находится испанский флот, посланный, чтобы захватить меня в плен. Если мы поплывем в Виргинию или сразу в Англию, то рискуем повстречаться с ним - а сил и решимости для такой встречи у.нас маловато. Во-вторых, стоянка у Ньюфаундленда позволит нам хорошо подремонтировать корабли и пополнить наши запасы. За провиант мы сможем расплатиться гвианским табаком.
Когда я кончил говорить, наступила тишина.
Затем Сэм Кинг сказал:
- Я согласен с этим планом.
И снова тишина. Долгая тишина. Мне почудилось, что я слышу шелест лунного света на крыше моей каюты. То был, конечно, тихий нестройный шум дождя. Я прислушивался к нему, ибо трое других капитанов ничего не говорили.
Они избегали смотреть мне в глаза, каждый пробормотал пару отрывистых неискренних слов одобрения.
23 марта
Я изучаю карты и таблицы.
От Сент-Киттса до Ньюфаундленда около двух с половиной тысяч миль. При благоприятном ветре, если в среднем проходить восемьдесят миль в сутки, до Ньюфаундленда можно добраться за тридцать один день.
Ньюфаундленд. Это слово преследует меня как наваждение. Оно придает старым мозгам новые силы. Я с нетерпением жду прибытия туда. Ледяные соборы и искристые моря. Их холод наконец-то избавит меня от лихорадки.
24 марта
Теперь у нас осталось только два корабля.
Признаюсь, это меня не очень удивило. Прошлой ночью сбежали "Ясон", "Саутгемптон" и "Звезда". Паркер, Норт и сэр Джон Ферн дезертировали вместе со своими солдатами и моряками.
Рядом с "Судьбой" у Сент-Киттса остался только "Храбрец".
"Храбрец" - лондонский фрегат водоизмещением 160 тонн с семнадцатью орудийными стволами. Штурманом на нем Томас Пай, а капитаном - мой верный друг Сэмюэл Кинг.
Среди моих людей прошел слух, что Паркер, Норт и Ферн не собираются присоединяться к тем, кто бежал раньше. Говорят, что участи пиратов они предпочли возвращение домой. Может, домой, а может, и нет. Они решили ослушаться своего адмирала и пуститься в плавание по морям на свой страх и риск. Значит, они ничем не лучше мятежников.
25 марта
Мы отплыли от Сент-Киттса в шесть часов утра; вокруг носились белые птицы, небо было ясным, море - гладким как свежевыкошенная лужайка, в меру сильный юго-восточный ветер надувал паруса.
Я отдал индейцу каюту Уота. Она пустовала, и раз уж он отказался жить в каюте Кеймиса, другого выхода не было. Он воспринял такую честь не без удовольствия и сейчас отдыхает в своем новом обиталище. Теперь я по крайней мере спокоен, что среди ночи он не свалится за борт со своего самодельного ложа на бушприте.
Я так и не знаю, почему индеец не спал в каюте Кеймиса. Подозреваю, что не в последнюю очередь это связано с самоубийством прежнего хозяина каюты, о котором он знает. Так или иначе за весь день он не сказал ни слова: все время был чем-то озабочен, то молча замрет на палубе, наблюдая, как мы ставим паруса, то пойдет на корму поглядеть на "Храбреца", идущего за нами в кильватере, но чаще всего стоит на баке, пристально вглядываясь в расстилающееся перед нами море.
Подули южные и юго-западные ветры. Сегодня мы прошли еще девяносто миль, обойдя стороной испанский остров Порто-Рико, который Колумб окрестил Сан-Хуаном, а индейцы называют Боринвеном. Вчера я видел радугу в водяном смерче. Пугающее зрелище, но очень красивое. Радуга растаяла. Смерч остался. Когда я впервые его заметил, он был в полутора милях от корабля прямо по курсу. Затем он понесся по дуге и приблизился до полумили к нашему левому борту. Я не мог оторвать от него глаз. Если бы мы столкнулись с этим огромным смерчем, то, боюсь, шансов остаться в живых у нас было бы немного. "Храбрецу" удавалось держаться прямо за нашей кормой. Почти пятнадцать минут, пока в сгущающихся сумерках я не потерял его из виду, вертящийся столб воды все вкручивался в низкую черную тучу.