Франческо, смеясь, бросил пустую корзинку в кусты и воскликнул:
— Нет, друг мой, сегодня монеты не оттягивают мне руки, я остался без гроша.
— Тебе не заплатили? — вскричал Андреа. — Да, уж я-то знаю этих аристократов и богачей, которые, как видно, не ведают и не представляют себе той нужды, в какой может оказаться художник, ежели, принеся им наконец готовую работу, воротился домой с пустыми руками. Меня в подобных случаях охватывала порой такая злость, что я забрасывал в угол кисть и палитру и проклинал искусство живописи. Но ты уж не злись, Франческо, смирись с тем, что придется разок-другой пройтись зря.
— Ему заплатили, — сказал юноша, который пришел вместе с художником.
— Куда ж он девал деньги? — удивился Андреа.
— Вы ведь его знаете, — продолжал юноша. — Если у него есть при себе деньги, он не может пройти мимо бедняка, чтобы не одарить его. И потому сегодня, когда он вышел из дворца со своей знаменитой корзиночкой на руке, все нищие, знающие его добросердечие, бросились за ним по пятам. Он щедро оделил каждого и смотрел сквозь пальцы на тех среди них, кому он уже подавал милостыню вчера; когда я шепнул ему об этом, он рассмеялся в ответ: «Друг мой, но ведь сегодня они снова проголодались!» Поодаль стоял старик и наблюдал за раздачей милостыни, он не сводил глаз с корзины и вздыхал: «О господи, были бы у меня эти деньги!» Случилось так, что Франческо услыхал его слова. Он подходит к старику и спрашивает, сделали бы эти деньги его счастливым.
«О, не только меня, но и всю мою семью, — восклицает старик. — Но простите, я никак не ожидал, что вы услышите мои слова». — В тот же миг наш взбалмошный Франческо поворачивает корзинку кверху дном, вытряхивает ее содержимое в кожаный фартук старого нищего и уходит восвояси, не дожидаясь изъявлений благодарности.
— Вы благородный человек! — вскричал Штернбальд.
— О нет, вы ошибаетесь, — ответил художник, — все гораздо проще. Я не могу смотреть на нищего, вид его причиняет мне боль, и я подаю ему — ведь это единственное, что я могу сделать. Когда я увидел того старика, я вспомнил, сколько денег я в жизни растратил зря, подумал, как мало я потеряю, ежели у меня будет на один ковер меньше или не будет какого-нибудь драгоценного сосуда. Я спросил себя: а что, если бы тебе сейчас не заплатили, если бы ты вообще не написал этой картины? Мысленным взором я увидел его детей и жену, старуху в лохмотьях, с жадной тоской ожидающих его возвращения…
— Но коли ты так на это смотришь, — сказал Андреа, — твоя страсть отдавать не будет знать никакого удержу.
— То-то пуще всего и огорчает меня, — продолжал Рустичи, — что я принужден полагать пределы своему добросердечию, что все доступные нам благодеяния обращаются в ничто, ибо мы не можем давать всегда, не можем отдавать все. По странному капризу судьбы изобилие и роскошь с одной стороны и гнетущая нужда с другой должны сосуществовать рядом, бедность на земле неистребима, и будь все люди равны, все они просили бы милостыню, и никто не мог бы ее подавать. Лишь эта мысль и утешает меня, когда порой я задумываюсь над тем, какое благополучие дает мне мое искусство, в то время как другие, исполняя не в пример более тяжелую работу и трудясь усерднее меня, терпят нужду. Здесь — озера и моря, и полноводные реки, там — страждущая от зноя пустыня, а немногие растения гибнут от недостатка влаги: такова наша земля. Одно и не должно помогать другому, каждое существо в природе необходимо само по себе и ради себя самого. Однако же за разговорами не следует забывать о нашем пиршестве.
И он попросил всех подойти поближе. Красивый мальчик с большой корзиной, наполненной венками из цветов, обошел собравшихся: каждый должен был взять и надеть на голову венок. Потом все уселись за круглым столом, который был накрыт в тенистом, прохладном уголке сада и украшен прекрасными цветами, и приступили к трапезе. Живописно выглядело это застолье — каждый в большом пестром венке, рядом со своей возлюбленной. Вино было розлито по кубкам, заиграли невидимые музыканты, скрытые в кустах.
Рустичи встал и поднял наполненный бокал.
— Прежде всего, — воскликнул он, — выпьем за гордость Тосканы, за самого великого человека, какого рождала когда-либо флорентийская земля, за великого Микеланджело Буонаротти!
Все сдвинули бокалы и каждый крикнул: «Да здравствует Буонаротти!»
— Жаль, — сказал Андреа, — что наш безумный Камилло покинул нас и шатается где-то по Риму, он сейчас произнес бы подходящую к случаю речь.