– Нет, – сказал он твердо, – любовь спасет нас… нет ничего сильнее любви, когда она чиста!
Он размышлял таким образом больше часа. Кокардас с Паспуалем не мешали его грезам; на это, впрочем, существовала уважительная причина: мастера клинка мирно заснули бок о бок, прижимаясь друг к другу.
Оба храбреца легко смирились с тем, что их поджарым телам дала приют не мягкая постель, а голая земля. И в это мгновение на устах у них блуждала улыбка, из чего становилось ясно, что они также очутились в стране грез. Гасконец любовно приник к засаленной шляпе Паспуаля, и снилось ему, что он поднес ко рту полный стакан; нормандец же сладко причмокивал, прижимая к сердцу руку своего благородного друга.
Измученные лошади паслись рядом, не помышляя о бегстве.
При других обстоятельствах Лагардер посмеялся бы, увидев, как обнялись во сне его бывшие учителя, – однако сейчас он был не в настроении шутить и ограничился тем, что разбудил их.
– Дьявол меня разрази! – вскричал Кокардас, отпихивая Паспуаля. – Плутишка тискает меня, как женщину!
А брат Паспуаль, ничего не сказав, лишь обтер слюну с полей своей шляпы. Он всегда отличался робостью.
– Друзья мои, – произнес шевалье, – отдохнем, когда освободим мадемуазель де Невер.
– Чего уж там, малыш… еще до вечера все будет кончено!
Лагардер ничего не ответил, но шпага его со свистом рассекла воздух, и на землю упало несколько цветков, отсеченных с такой яростью, будто это была голова Филиппа Мантуанского,
Паспуаль, отдав Анри свою лошадь, взгромоздился на круп коня позади Кокардаса. Нельзя сказать, что он много выиграл от перемены позиции: никогда еще бедняге не приходилось так туго, ибо ему поминутно грозило падение.
– Эй, не лапай меня, – ворчал гасконец. – Я, сам знаешь, не первой молодости, да и камзола мне жалко, порвешь еще чего доброго… Когда тебе вздумается свалиться, крикни, и я тебя поймаю за ухо на лету…
Анри вскочил в седло и направился к Шартру в сопровождении обоих друзей.
Вскоре маленький отряд оказался примерно в ста метрах от ворот. Лагардер увидел, как оттуда выехали тридцать всадников в голубых драгунских мундирах; они двинулись ему навстречу, и по всему было видно, что встали солдаты в такую рань только ради него.
Он, однако, продолжал свой путь, нимало не смутившись: из-за подобной малости не стоило беспокоиться.
Драгуны же и в самом деле выехали с вполне определенными намерениями. Молоденький корнет, командовавший ими, поднял свою рапиру и приказал троим друзьям остановиться. Лагардер подчинился с улыбкой, опустив в знак любезности шпагу.
– Кто вы такие? – спросил офицер.
– Шевалье Анри де Лагардер… мои спутники: Кокардас и Паспуаль, мастера фехтовального искусства, знатоки секретных ударов, сведущие и в нападении, и в защите.
В словах этих прозвучала нескрываемая ирония, и корнет несколько встревожился.
В Шартре были наслышаны про подвиги Лагардера, и молодой офицер понимал, что арестовать этих людей будет делом совсем не простым, несмотря на подавляющее численное превосходство.
– Могу ли я узнать, – осведомился шевалье, от которого не ускользнуло замешательство собеседника, – чему я обязан подобной встречей? Я знаю гостеприимство вашего славного города, но не предполагал, что здесь выезжают навстречу путникам в такой ранний час ради удовольствия выяснить их имена и титулы… К тому же за эти стены уже проследовал отряд всадников, сопровождающих карету, и никто не соизволил принять их, как должно. А это были очень знатные господа, можете мне поверить…
Корнет явно смутился.
– Мне ничего об этом неизвестно, сударь, – ответил он, – я просто исполняю приказ…
– А, так вам был дан приказ! Не сочтете ли вы нескромным с моей стороны, если я поинтересуюсь, кто его отдал и в чем он состоит?
– Прошу вашего позволения, – молвил офицер с улыбкой, – не отвечать на первый вопрос… Да и, по правде говоря, я вряд ли сумел бы это сделать. Я получил распоряжение своего капитана и не спрашивал, от кого оно исходит. Что же до второго вопроса, то могу заверить вас, по крайней мере, от своего имени, что никто не покушается на вашу свободу…
– Я рад за нас обоих, – сказал Лагардер не без лукавства, – хотя, должен признаться, вовсе не собирался задерживаться в вашем городе. Мне нужны только свежие лошади и сведения о том, куда направляется сиятельный принц Гонзага.
Корнет спросил, стараясь говорить шутливым тоном:
– А если бы мне было приказано арестовать вас?
– Вам это вряд ли удалось бы, молодой человек, и было бы чертовски жаль продырявить ваш новенький красивый мундир. Но к делу. Теперь вы знаете, кто я такой… Вам этого достаточно или же в вашем приказе содержится что-то еще?
– Мне предписано проводить вас к полицейскому прево[21], который желает побеседовать с вами, но на предмет чего – не имею чести знать.
Офицер говорил искренне, и было очевидно, что на его слово можно положиться. Однако Лагардер чуял западню и заранее прикидывал, что может ожидать его в Шартре.
Возможно, Гонзага уже засел в засаду со своими людьми, надеясь захватить его врасплох и расправиться с ним так же, как некогда с герцогом Неверским…
Разумеется, опасность была нешуточной. Но если Гонзага все еще в городе, то есть надежда увидеть Аврору и дать ей знать о себе.
Это последнее соображение пересилило все колебания, если, конечно, они были, – ведь Лагардер всегда отличался бесстрашием, доходившим до безрассудства.
– Будь по-вашему, сударь, – сказал он, смеясь, – езжайте впереди и показывайте нам дорогу. Посмотрим, способен ли ваш прево занять гостей интересной беседой.
Маленький корнет гордо выпрямился в седле, предвкушая, как будет хвастаться товарищам и любовницам, что ужасный Лагардер следовал за ним, точно кроткий ягненок.
Отряд двинулся в город и вскоре остановился у ворот довольно красивого дома. Через несколько минут Лагардер и его спутники предстали перед господином Амбруазом Льебо, полицейским прево Шартра, маленьким кругленьким человеком, который тщетно пытался придать своему лицу выражение суровой решимости, сообразное с его важной должностью.
Дабы придать своей персоне больше веса и одновременно обезопасить себя, господин Льебо призвал на помощь национальных гвардейцев из числа горожан; добрые буржуа, заполнившие комнату, держались воинственно, но являли собой довольно комичное зрелище.
Однако этим мэтр Амбруаз не ограничился. Привыкнув во всем – как в частной жизни, так и в делах королевской службы – полагаться на жену, он попросил ее встать за спинкой своего кресла, дабы она подсказывала ему, что надо говорить, и укрепляла его дух, если в том возникнет нужда.
Некоторые мужчины и шагу не могут ступить без поддержки решительной и энергичной женщины.
Мадам Льебо, получившая при крещении имя Мелани, обладала всеми качествами, которых так недоставало ее маленькому мужу.
Он, как говорится, был у нее под каблуком – или же, если вспомнить старую пословицу, именно она в этой семье носила штаны. Разумеется, это не следует понимать буквально: в те времена, в отличие от наших, женщины отнюдь не посягали на этот важнейший предмет мужского костюма.
При этом Мелани была молода, красива и, конечно, любопытна, как и подобает представительнице. прекрасного пола. Вот почему она, не заставляя себя упрашивать, покинула в столь ранний час теплую постель и появилась в наряде, более подобающем для вечернего приема.
Ибо молва о храбрости, рыцарском благородстве и красоте Лагардера разнеслась по всей стране, поразив воображение многих. Некоторые дамы – причем не только те, кто с отвращением взирал на мужа-подагрика, – со вздохом повторяли имя красавца шевалье, и Бог знает, о чем они думали тогда.
Итак, Анри предстал перед лицом всего почтенного собрания, чья напыщенная серьезность вызвала у него улыбку. Кокардас с большим достоинством снял шляпу, а Паспуаль тут же устремил пылкий взор к единственной даме, почтившей их своим присутствием.