говлю и ты в состоянии платить хорошие цены.
На сморщенном, как сушеная груша, личике старого Абдуллы появилась
хитрая улыбка, обнажившая несколько черных гнилых зубов.
— А я верю, что твои дела, любезный пши, тоже идут хорошо, — тоненьким
голоском начал купец, — и ты по-прежнему в состоянии предложить товар, кото-
рый стоит хороших денег.
С трудом сдерживаясь, чтобы не плюнуть, Алигоко бесцеремонно смерил
взглядом удивительную фигуру купца. При длинных и тонких руках, тонкой шее и
тонких кривых ногах Абдулла имел круглый объемистый живот. С левой стороны,
над широким шелковым поясом, его живот оттопыривался далеко вперед: Алиго-
ко знал, что там, за отворотом стеганого халата, лежит большой кошель с деньга-
ми. Абдулла засунул туда же, за пазуху, чубук, предварительно вытряхнув из него
погасший пепел, и засеменил к шогенуковским арбам — смотреть живой товар.
Князь пошел следом за ним. Наверное, думал он, этот торгаш мог бы поспорить
своим брюхом со знаменитым Берсланом Джанкутовым. Ведь как давно жил
Берслан, а вспоминают о нем до сих пор. И в первую голову вспоминают не о том,
что этот князь был сказочно богат, что разделил народ и благородно рожденных
на сословия, а о том, что он тот самый пши Берслан, у которого «брюхо, как сту-
день». До чего же непочтительными бывают эти народные гегуако... Им только
попадись на язык!
Мухамед уже закончил свои торги с Абдуллой и теперь прислушивался к
переговорам купца с Алигоко. Князь, чувствовалось, спешил и, против обыкнове-
ния, не слишком рьяно отстаивал назначаемые им цены. Нетерпение Шогенукова
передавалось и Мухамеду. Интересно, что затевает его приятель? Не грабить же
пузатого торгаша? У Абдуллы сильная охрана, да к тому же на всем его пути —
адыгские кунаки. Алигоко и Мухамед — тоже его кунаки. И дают ему провожатых,
которым приказано в случае чего действовать именами своих князей. Кроме всего
прочего, Абдулла — родственник грозного Алигота-паши, крымского сераскира.
Не дай аллах рассердить Алигота. Все адыгские племена знают, что этот паша —
внимательные уши, подозрительные глаза и загребущие руки самого хана.
Некоторые девушки-невольницы тихо плакали, мальчики-подростки сиде-
ли насупившись. Шогенуков и купец утешали их (слезы портят красоту) рассказа-
ми о сказочной жизни во дворцах Крыма и Турции, о богатых одеждах и веселых
развлечениях. Мальчикам пророчили будущее знаменитых воинов, скачущих на
чистокровных арабских жеребцах и рубящих головы врагов золотыми саблями. И
успокоить большинство продаваемых, как скот, унаутов не составляло особого
труда...
— Хорошие девушки, — сказал Абдулла, звеня монетами. — Одну из них я
подарю знаменитому родичу Алиготу-паше. — Произнося это имя, торговец важ-
но задрал голову и замер, чуть прижмурив глаза.
Мухамед, подавляя гримасу брезгливости, рассмеялся:
— Ты всегда так говоришь, Абдулла. Скоро в гареме твоего родича жен будет
больше, чем имел Сулейман ибн-Дауд!
Купец обиделся:
— Нехорошо смеяться над тем, кто платит вам гораздо щедрее, чем другим
князьям.
— Ну хватит пустых речей, — с деловитой торопливостью сказал Алигоко. —
Купцу пора ехать. Да и мы тоже не собираемся оставаться здесь и играть в альчи-
ки.
— Если у вас что-то еще будет, так знайте: я немного задержусь у Тамбие-
вых, тех, которые живут на реке Балк, — птичьим своим голоском пропищал Аб-
дулла.
Шогенуков отвел Мухамеда в сторону, поближе к шумному речному потоку,
и рассказал ему о найденном тамбиевском панцире, так вероломно вырванном у
него из рук обнаглевшими Тузаровыми.
— Присоединяйся ко мне, друг, — предложил Алигоко. — Хоть у тебя людей
втрое меньше, половина... нет, три четверти добычи — твои. Разумеется, кроме
моего панциря.
Мухамед сразу же согласился. Панцирь... Ну, там видно будет. Мало ли что
может случиться в разгаре резни. Шогенуков тоже не бессмертен... Панцирь... Му-
хамед вдруг стал чуть рассеянным, задумчивым. Он вспомнил о добром отноше-
нии Кургоко к Тузарову Каральби. Вспомнил еще, что старший брат и так недово-
лен им, Мухамедом, за его увлечение торговыми сделками. Как оправдываться по-
том, после набега на Тузаровых? А стоит ли именно сейчас мучить голову свою та-
кими неприятными мыслями? Уж лучше подумать, когда дело будет сделано. И
вообще пусть Алигоко думает больше: это его затея. Он хитрый, как шакал, выкру-
тится. Мухамед искоса взглянул на едущего рядом с ним князя: острый нос хищно
выдается вперед, рот приоткрыт, видны острые редкие зубы. «И морда у него ша-
калья», — с удовлетворением определил Хатажуков.
Сам-то Мухамед красив и в глубине души гордится своей внешностью. Все
братья Хатажуковы красивы. Глядя на них, любой знающий человек сказал бы:
«Вот настоящие кабардинские лица!» А в чем особенность кабардинского мужско-
го лица? Тот же знающий человек ответил бы: «А в том его и особенность, что ни-
каких особенных отличий в нем нет. Глаза большие, темно-карие, с правильным
разрезом, скулы и надбровные дуги не выпирают, но и не сглажены, нос прямой,
средней длины, губы не тонкие и не толстые, подбородок не выдающийся, но и не
скошенный, брови и усы обычно черные, густые, кожа белая с румянцем — все в
этом лице не крупно и не мелко, не грубо и не слишком мягко, все соразмерно и
четко».
Отклонения в те или иные стороны, разумеется, встречались. (Самый близ-
кий у нас образец — Алигоко Вшиголовый). А вот братья Хатажуковы, отец и сын
Тузаровы, Идар и его кан — бабуковский сынок — являли собой носителей истин-
но адыгского облика. Естественно, что двух совершенно похожих лиц (если речь
не о братьях-близнецах) быть не может. Ибо каждое лицо аллах метит особой пе-
чатью. А краски для каждой печати добываются и смешиваются из забот жизнен-
ных, больших или малых; из характера человеческого, доброго или злобного; из
путей-дорог, легких или трудных; из любви, счастливой или безответной; из со-
вести, чуткой или глуховатой.
Если на лице Кургоко можно было сразу различить печать доброты, муже-
ства и тревожных раздумий, а на лице Исмаила — такой же доброты в сочетании с
непонятным беспокойством и неустойчивостью характера, то на лице Мухамеда
давно уже застыло выражение себялюбивой надменности, чванливо-капризного
упрямства и жестокости.
Когда Мухамед подумал о старшем брате, он вспомнил и среднего. Исмаил
всегда навевал на него тоску своими благочестивыми рассуждениями. Приходи-
лось терпеть, делать вид, что внимательно слушаешь, и мечтать при этом: «Хоть
бы ты подавился, зануда несчастный!»
Мухамед решил сначала, что ему просто почудилось: позади раздался гром-
кий голос Исмаила:
— Остановитесь! Стойте, говорю!
«Что за шайтан! — досадливо поморщился Мухамед. — Только о нем поду-
мал, как он уже тут!»
Алигоко и Мухамед остановили коней. Ехавшие за ними всадники — тоже.
Но Шогенуков сделал Хагуру знак, чтобы все продолжали путь.
— Мы вас догоним, — сказал князь. — Шагом поезжайте.
Подъехал Исмаил. И лошадь и всадник тяжело дышали. Из-за спины Ис-
маила выглядывал мальчик лет девяти, сидевший на крупе коня.
После взаимных приветствий Исмаил спросил строго:
— Куда это вы направляетесь? Не к Тузаровым ли? Алигоко обнажил в на-
смешливой улыбке свои зубы: — Это Коран учит задавать такие «скромные» во-
просы?
И без того бледное лицо Исмаила побледнело еще больше:
— Ни Коран и ни адыге хабзе не учат зубоскалить, когда говоришь со стар-