— Эй, вы! Не вздумайте ссориться! И без того есть о чем подумать.
— А что думать? Разве может играть музыка, когда Псатха плачет?!
— Да-а-а, Хабала! Хоть он и твой племянник...
— А про корову Ахына забыли? Подождем явления черной нашей красави-
цы!
— Ой, дуней! Уж этот племянник!
— Подождем явления...
— А вот подождите, подождите еще немного: скоро не в один кабардинский
дом такой же самый племянник явится — и заплачет Псатха!
* * *
Адильджери, ослепленный яростью и почти до слез униженный, скакал че-
рез лес, ничего не видя перед собой. Ветви хлестали по лицу. Он бросил поводья и
одной рукой придерживал шапку, а другой прикрывал глаза, будто пряча их от
возможных свидетелей его позора. Незадачливый пророк глухо стонал и осквер-
нял свои уста татарскими ругательствами: в кабардинском языке не имелось таких
сильных и непристойных слов.
Однако по натуре Адильджери был человеком хоть и вспыльчивым, но от-
ходчивым и скорее жизнерадостным, чем угрюмым. Скоро он начал постепенно
успокаиваться, а его конь, чувствуя перемену в настроении седока, перешел с га-
лопа на рысь, затем с рыси на шаг.
Возле чистого и глубокого ручья Адильджери спешился, лег грудью прямо в
холодную воду и окунул несколько раз голову. Потом он поймал чуть было не уто-
нувшую шапку, встал, ударил ею об колено, встряхнул и положил на пригретый
солнцем камень. Только теперь он заметил двух людей, сидевших на берегу ручья
чуть выше по течению.
Один из них выглядел немножко моложе Адильджери, другой был еще со-
всем юнцом, у которого только начинали пробиваться усы. Но когда они встали,
оказалось, что оба одного роста и почти одинакового сложения. Их широкими
плечами, статностью, гордой осанкой нельзя было не залюбоваться. У старшего на
бледном, слегка обветренном лице выделялись черные дуги бровей над спокой-
ными темно-серыми глазами, кончики густых усов свешивались по углам полно-
го, но твердого рта. У юного мужчины — а именно так следовало бы назвать не по
годам развитого парня — на неожиданно нежном, как у невесты, лице играл ру-
мянец, в глазах цвета спелых терновых ягод светился пытливый, еще по-детски
застенчивый интерес ко всему окружающему. Вот так он и смотрел на несколько
необычное поведение Адильджери. Будущий мулла слегка растерялся и забыл,
что он должен первым приветствовать незнакомцев. Однако старший из них, бу-
дучи, вероятно не только воспитанным, но и чутким человеком, слегка поклонил-
ся и сделал рукой приглашающий жест:
— Салам алейкум, путник!
«Вот бы мне его голос, — тоскливо подумал Адильджери, — таким рыком
медвежьим любую толпу можно привести к повиновению».
— Уалейкум салам, добрые люди, — Адильджери подошел поближе, а юный
джигит взял у него из рук поводья коня и привязал разгоряченного скакуна к де-
реву.
— Присаживайся, — сказал незнакомец. — Надеюсь, не побрезгуешь нашей
бедной трапезой.
На небольшом медном блюде лежала лепешка копченого сыра, большой
кусок просяной пасты, несколько кусочков халуа — сладкого кушанья из масла,
меда и ячменной муки. Рядом с блюдом, на широкой и короткой дубовой дощечке
— вареная курица, пучок «медвежьего» лука — черемши — да соль в костяной ко-
робке.
— Дай аллах, чтоб каждого путника приглашали к столь «бедной» трапезе,
— вежливо ответил проголодавшийся проповедник и сел на разостланную на зем-
ле бурку.
Хозяин привала тоже сел, а парень аккуратно разделил курицу по суставам
и положил перед гостем лучшие части — ножки и желудок.
Адильджери отщипнул кусочек пасты и сказал:
— А вот юноша...
— Бати его зовут, — подсказал старший незнакомец. — А меня — Болет.
— Так вот, уважаемый Болет, пусть Бати тоже садится с нами. Ведь в лесу —
это не в кунацкой. Походный привал...
— Садись, Бати, — пригласил Болет. — Наш гость... э-э…
— Адильджери.
— Да, наш старший — Адильджери, он правильно говорит. Здесь тебе не
придется таскать новые кушанья и наливать нам мыхсыму. Дорога есть дорога.
Бати сел рядом с Болетом и скромно занялся куриной шейкой.
— Сколь приятно встретить в пути единомышленника — настоящего му-
сульманина, — положил начало «застольной» беседе Адильджери. — Ведь ты при-
ветствовал меня, Болет, по мусульманскому обычаю, так?
— Это скорее по привычке, — усмехнулся Болет. — Ведь мы с моим каном
Бати несколько лет прожили в Крыму.
— О-о! — уважительно протянул Адильджери и отбросил в сторону обгло-
данную косточку. — Как бы я хотел там пожить!
— Не стоит, — возразил Болет.
— Не стоит?! — удивился Адильджери. — Среди правоверных!.. Не видеть
вокруг себя ни одной языческой рожи — и не стоит? Да только ради этого...
— Не думай, милый земляк, что крымские татары, хоть они все поголовно и
мусульмане, только и делают, что возносят молитвы аллаху, творят добрые дела и
ведут благочестивые беседы. Они такие же люди, как и мы, только большинство
из них развращено военачальниками и муллами — да, да, муллами тоже, и хотят,
чтобы работали, накапливали им богатства другие люди, другие народы. Разве
они не грабят адыгов? Разве мало в крымской пли турецкой неволе наших муж-
чин и женщин?
— Но зато ведь они несут в наши края высокий свет ислама! Когда мусуль-
манство будет принято всем народом, то многое переменится к лучшему.
Болет покачал головой и ничего не сказал. Адильджери стал понемногу го-
рячиться:
— Но как можно терпеть, когда еще добрая половина наших чувячников
продолжает упорствовать в неверии!
— Человеку бывает нелегко отказаться от старых привычек.
— Так надо его заставить!.. — Адильджери с силон ударил кулаком по сво-
ему колену и чуть-чуть покривился от боли. — Заставить! Заставить!!!
— Нет, нельзя. Коран не позволяет.
— Как... не позволяет?.. — упавшим голосом спросил Адильджери. — Ко-
нечно, я пока еще не обучен грамоте и сам не читаю священную книгу, но многое
из того, что в ней написано, я знаю. Знаю со слов двух-трех татарских мулл. Один
мулла даже был гостем в моем доме почти целую зиму и каждый день учил меня
молитвам...
— И сам при этом не показал себя большим знатоком Корана, — подхватил
Болет. — Думаю, что так оно и было, дорогой мой еджаг. Ведь и среди мулл нема-
ло напыщенных невежд. Я не хаджи, но книгу мусульман читал внимательно.
Правда, не на арабском, а на турецком языке. И хорошо помню оттуда вот такой
аят: «Как могла бы уверовать хоть одна душа, если бы на это не было соизволения
от аллаха?» Вот что сказано в сотом аяте из десятой суры — я легко запомнил эти
числа: они прямые и острые, как стрелы.
Адильджери молчал.
— Могу привести еще одно место из Корана, — спокойно гудел своим роко-
чущим басом Болет. — Вот слушай: «Если было бы угодно нам, мы каждой душе
дали бы направление пути ее...» Правильно, Бати? — вдруг обратился он к юноше.
Бати густо покраснел и кивнул головой.
Адильджери оторопело воззрился па парня.
Болет, казалось, не замечая его удивления, сказал пареньку:
— Лошадь нашего старшего, наверное, уже остыла, пойди напои ее.
Когда Бати отошел, он объяснил:
— Мальчишка учился в турецком медресе, знает книгу наизусть.
— О, аллах! — с завистливым восхищением вздохнул Адильджери. — Но мне
все-таки непонятно одно, Болет: Как можешь ты, такой знающий, да еще и не
простого рода, я это вижу по твоей одежде и оружию, — и вдруг защищать языч-
ников!
— Я людей защищаю. Тех самых, кто кормит и одевает самих себя да еще и