ками и пиастрами, чуть поболее-того, чем я располагал после продажи лошади.
Теперь можно было спокойно дожидаться перемены погоды. Наконец вол-
нение на море улеглось, а волнение на базаре достигло наивысшей силы. Суда
спешно грузились всякими припасами, пресной водой, а затем — в последнюю
очередь — и «живым товаром».
Мы попали (вместе с нашим Налькутом) на большую и очень грязную гре-
ческую фелюгу, которая отправлялась в Каффу.
Отплывали в пасмурную погоду. Так же пасмурно-было и у меня на душе.
Тяжелая тоска сдавила мне-сердце при виде удаляющегося берега. Я боялся за
Кубати: как бы не разревелся. По мальчик, против моего-ожидания, был оживлен
и весел, задавал десятки вопросов.
Он спрашивал, глубокое ли море, водятся ли в нем. змеи, может ли корабль
скакать по волнам так же быстро, как хороший скакун, почему вода в Ахыне соле-
ная, и кто ее посолил, живут ли на морском дне испы (сказочные карлики в ка-
бардинском фольклоре) и если да, то как же они разжигают огонь в своих очагах, куда летит эта чайка и откуда ветер дует...
Наутро, пробудившись от сна, мы с Кубати вышли: на палубу и дружно ах-
нули от изумления: стояла ясная тихая погода, и море, вчера такое неприветли-
вое, теперь искрилось чистой лазурью. Высокое голубое небо где-то далеко-далеко
цеплялось своим вогнутым краем за край моря. Земли нигде не было видно.
Мальчика это не удивило. Он сказал, что если отходить подальше от дома, то ско-
ро он будет умещаться на ладони вытянутой к нему руки, затем на ногте большого
пальца, потом станет меньше самого маленького муравьишки. Ну, а сейчас мы так
далеко отъехали от берега, что сама земля стала такой крошечной, что разглядеть
ее невозможно.
Землю — и это была чужая, не наша земля — мы увидели к вечеру. Она
медленно росла на наших глазах. Сначала мы видели неровную скалистую кромку
берега, позже стала различимой белая россыпь домиков. Солнце уже окунуло за-
краину своего диска и морскую воду (я невольно ожидал, что вода закипит и вспе-
нится), когда борт нашего судна коснулся причала.
Все, кто плыл на корабле, свершили вечерний намаз, воздавая хвалы Мило-
стивому и Всемогущему за благополучное путешествие, и заторопились к сходням.
Вот она, чужбина...
Так, наверное, чувствует себя олень, спасшийся от погони. Быстрые ноги
принесли его в неведомые места, и вот он настороженно осматривается: нет ли
здесь других охотников пли хищных зверей, и если его жизни сейчас ничто не уг-
рожает, то надо еще найти подходящее пастбище. И неизвестно, богатым оно бу-
дет или скудным и будет ли вообще? До сих пор я старался не думать о том, как
стану жить, чем заниматься в изгнании, что смогу сделать для Кубати. Теперь
пришло время крепко обо всем этом подумать.
В день, когда я ступил на землю Крыма, я вдруг почувствовал себя зеле-
неньким юнцом, которому не хватало опыта и мудрости зрелых мужей. А проще
говоря, мной овладела робость и неуверенность, как у той собаки, что случайно
оказалась в чужом дворе.
Надвигались сумерки, и я, не обнаруживая перед Кубати своего беспокойст-
ва, мучительно искал выход из положения. Но ни одна здравая мысль не забреда-
ла в мою голову.
У извилистой, поднимающейся к верхней части города, дороги протекал
арык с чистой водой. Глухие стены глинобитных и каменных строений выглядели
равнодушными и негостеприимными. Я остановился, чтобы напоить своего доб-
рого коня Налькута.
Из глубокой задумчивости меня вывели чьи-то гортанные голоса. В трех
шагах от меня стояли два татарина. Один из них, красивый молодой мужчина мо-
их примерно лет (я имею в виду еще «те» мои годы), одетый в дорогой парчовый
халат, держался с гордым достоинством. Второй, одетый гораздо проще и беднее,
был, вероятно, его слугой.
— Мир тебе, чужеземец! — сказал по-кабардински татарин, что был побед-
нее. — Мой хозяин, знатный паша из свиты самого хана, да пребудет над нашим
ослепительным владыкой благословение аллаха, приветствует тебя.
— Уалейкум салам! — ответил я, глядя на пашу. — Хоть я и не очень свобод-
но говорю по-татарски, но могу обходиться без толмача.
— Тем лучше, — паша позволил себе слегка улыбнуться. — Судя по всему, ты
не из простого рода, мужественный черкес
— Твоя проницательность, паша, тебя не обманывает. Мой род немножечко
известен в Кабарде, и В Большой и в Малой, и потому беседа с человеком по име-
ни Болет тебя не слишком сильно унизит.
— А меня зовут Аслан, — представился молодой паша. Изящные черные его
глаза открылись пошире — Я вижу, ты не расположен говорить о себе больше, чем
сказал. Любите вы, черкесы, хранить о себе всякие тайны, особенно после очеред-
ной ссоры, которая почти всегда предшествует вашей поездке в Крым. Я угадал?
«Вот шайтан!» — подумал я и не смог удержаться от смеха.
— Если бы я тотчас распрощался с тобой и немедленно, никого больше не
встречая, погрузился на корабль и уехал на родину, то всю жизнь считал бы, что
татарские паши — это обладатели быстрого и острого, как наконечник стрелы,
ума.
Паша рассмеялся тоже:
— Нет-нет, среди нас хватает и тех, кого иначе, как «ослиная башка», не на-
зовешь. Ты мне скажи, твой конь не продается? Я ведь за тем и вышел из ворот
этого дома, принадлежащего моей вдовой и бездетной тетке.
За высокой каменной стеной виднелась пологая односкатная крыша из
красной черепицы. Лицевой частью дом был обращен к морю, а торцом выходил
на проезжую дорогу. Боковая часть галереи, поднятой на два человеческих роста
над землей, также смотрела на дорогу. Вот, наверное, оттуда и заприметил паша
моего Налькута.
Я постарался ответить ему как можно мягче:
— Разве можно продавать друга?
— Тогда, может, сыграем в кости на твоего хоару — кажется, так называется
эта порода?
«Вот тебе и раз! А что скажет пророк Магомет, запретивший азартные иг-
ры?» Вслух же я сказал другое:
— Давай лучше сыграем на мое ружье. У меня хорошая эржиба.
Паша поморщился:
— В Кабарде красиво отделывают ружья, но ствольная трубка, наверное, ту-
рецкая?
— Нет. Из Испании.
— Пошли в дом. Темно становится. — Аслан дотронулся до моего плеча. —
Если тебя не ждут друзья за первым же поворотом дороги, то прошу остановиться
на ночлег у меня...
— За первым поворотом нас с братишкой не ждут...
— Тогда идем! — тоном, не терпящим возражений, скомандовал паша. —
Халелий! Позаботься о лошади.
Итак, в первый же день приезда нам повезло. Иначе не знаю, какими гла-
зами я смотрел бы на моего мальчугана.
Скоро мы сидели на подушках, разбросанных по мягкому ковру в хорошо
освещенном гостевом зале. В огромном белокаменном камине полыхал жаркий
огонь. Халелий расставил на ковре, между мной и Асланом, серебряные блюда со
свежими фруктами и очищенными от скорлупы орехами фундук, орехами грец-
кими и миндалем. На отдельном блюде дымился рис с изюмом, курагой, черно-
сливом. В блестящих тонкогорлых кувшинах — янтарный шербет и рубиновый
нарденк (напиток гранатового сока).
Неплохо был устроен и Налькут. Он сейчас стоял в уютной конюшне и уго-
щался овсом вперемешку с берсимом — высушенным александрийским клевером.
Аслан-паша по достоинству оценил мою эржибу, инкрустированную золо-
том по стали и перламутром по красному дереву приклада. К тому же сталь была,
как я уже говорил, из Испании: ствол сработали знаменитые мастера из города
Толедо.
Очень понравилось паше мое ружье. Он забыл даже о Налькуте. И пот тут