стого любопытства». В Анапе мы расстались с этим очень приятным человеком.
Не видал я еще ни у кого таких умных проницательных глаз. Хотел бы еще с ним
встретиться. Я думаю, наверное, он просто заплатил греку за наш проезд.
Из Анапы он отправился в Азов, чтобы поговорить зачем-то с русским гу-
бернатором по имени Ап-рак-син, а мы с Кубати, не теряя времени даром, как две
голодные курицы на зов хозяйки, заторопились сюда, к родным пределам. Вот и
все.
ХАБАР ДЕВЯТЫЙ,
убеждающий в глубокомысленной проницательности
народных мудрецов, которые считают,
что если ты съел один чесночный зубец,
то можешь смело приканчивать и всю головку, —
запах будет один и тот же
Канболет проснулся с первыми лучами восходящего солнца. Светло и по-
койно было у него на душе. Вспомнив вчерашний вечер, он улыбнулся. Несколько
диен такой жизни, когда Нальжан будет их «чем-нибудь чуточку кормить», и об-
растешь жиром подобно тому бычку, которого готовят для праздничного пирше-
ства.
Быстро одевшись, он подошел к Бати, сладко спавшему в той же небольшой
гостевой. Канболет тихонько рассмеялся и запел:
Лелай, мой свет, лелай!
Вырастешь большим —
Будешь молодцом!
Добычу отбивай —
Быков и лошадей
Будет тебя ждать
Твой старый аталык.
Его не забывай,
Добычею делись!
Лелай, мой свет, лелай...
При первых словах песенки, которую Канболет пел, умело подделывая свой
голос под стариковский, юноша открыл глаза. Сообразив, что над ним поют колы-
бельную, смутился, укоризненно посмотрел на аталыка и потянулся за своей оде-
ждой.
После простой утренней трапезы — кислое молоко, кусочек сыра, ячменная
лепешка — гости в сопровождении Куанча отправились на прогулку в лес.
На поляне, местами изрытой дикими Свиньями, Канболет вырезал крепкую
кизиловую дубинку.
— Бери саблю, Бати, и постарайся отрубить от моей палки хотя бы ее конец.
А я буду тоже действовать, как клинком, и, отражая твои удары, попытаюсь убе-
речь палку от лезвия.
Глаза Кубати загорелись мальчишеским азартом. Сделав саблей несколько
вращательных движений над головой, так, что клинок образовал в воздухе почти
сплошной сверкающий круг, юноша ринулся в атаку. Рраз! И сабля разрубила...
пустоту: в последнее мгновение Болет сделал незаметное движение кистью руки,
и дубинка ушла из-под разящего лезвия. Новый выпад — теперь Бати попал по
кизиловой палке, но она мягко спружинила, поддалась под нажимом и погасила
всю силу рубящего удара. И тут боковой удар палки обрушился теперь на плос-
кость клинка. Так повторялось, к неописуемому восторгу Куанча, много раз. От
палки отлетали мелкие щепочки, но она оставалась той же длины, что и была
вначале. Канболет на какой-то неуловимый миг все время опережал воспитанни-
ка.
— Ух, ладно! Ой, хорошо! — вопил Куанч. Наконец парню удалось верно
рассчитать обманное движение и перерубить дубинку в самой ее середине. Куанч
хлопнул себя но ляжкам и запрыгал в избытке чувств — теперь он восхищался
своим ровесником:
— Хорошо! Ладно!
А Кубати перевел дух и, вкладывая саблю в ножны, уныло протянул:
— Не-е-е, мне еще далеко до тебя, аталык.
— Не так уж и далеко, — добродушно усмехнулся Тузаров. — Знаешь, в чем
твоя ошибка? И не одна! Первая — слишком крепко сжимаешь рукоять. Из-за это-
го теряется быстрота взмахов. Сжимать кулак покрепче необходимо лишь на ко-
роткий — последний миг, когда клинок встречает препятствие. Вторая ошибка —
ты вкладываешь в каждое движение всю свою силу, а опытный джигит тратит ее
бережно. Там, где надо перерубить древко копья, не следует применять силу, нуж-
ную для того, чтобы перерубить оглоблю. И горячиться при этом не стоит — очень
скоро устанешь. Расчетливый и хладнокровный боец раньше достигает цели, чем
нетерпеливый и вспыльчивый.
— Я все понял, Болет, — сказал повеселевший Кубати.
— Аланлы! (часто встречающееся у балкарцев риторическое обращение,
равное по смыслу «о, люди!») Как не понять такие хорошие слова! — с жаром под-
хватил Куанч: ведь советы Тузарова относились и к нему, Куанчу, тоже.
Потом Канболет и Куанч боролись вдвоем против Кубати, но безуспешно:
как ни старались, а повалить парня на землю им не удалось. Канболет шутливо
возмущался и жаловался на «старческую немощь».
Как бы в отместку, он заставил Кубати присесть на корточки и ковылять к
дому «гусиной поступью», да еще и нести на плечах хохочущего во все горло Ку-
анча.
* * *
— Не зайдешь ли ко мне в кузню, Канболет? — пригласил Емуз. — Не бойся,
я не собираюсь делать тебя своим подручным.
— А я бы охотно постучал молотом под началом такого мастера, — улыбнул-
ся Канболет, поддерживая шутливый тон кузнеца.
В углу, возле горна, стояла Нальжан. Видно, она только что прокачала мехи,
и пламя горящих углей играло розовыми отблесками на ее лице.
Емуз подошел к массивному чинаровому обрубку, на котором была укреп-
лена наковальня.
— Давай-ка, сын Тузарова, положим эту деревяшку набок.
Мужчины навалились на тяжёлый комель — три обхвата в поперечнике — и
опрокинули его на сухой глинобитный пол кузницы. В земле обнаружилось уг-
лубление. Нальжан наклонилась и вынула оттуда промасленный полотняный
мешок.
— Здесь все, что осталось от твоего наследства, Канболет, — сказала она. —
Развязывай мешок.
Волнуясь от неясного предчувствия, Тузаров запустил руку во внутрь мешка
и ощутил гладкую прохладную поверхность металла. И вот на свет божий вновь
появился знаменитый и злополучный панцирь Саладина. События семилетней
давности вдруг ожили перед взором Канболета подобно тому, как вспыхивают
иногда в потухшем костре запоздалые язычки яркого огня.
— Как он сюда попал? — хриплым голосом пробасил Тузаров. Он устало
опустился на скамью и поставил панцирь рядом с собой.
— Сестра тебе расскажет, — Емуз посмотрел на сестру, кивнул ей головой и
вышел из кузницы.
И Нальжан рассказала о кровавой резне и пожаре в усадьбе Тузаровых, о
встрече с бешеным Мухамедом и Вшиголовым Алигоко, о геройстве, старика
Адешема. В тот день он не умер, а дотянул, как потом узнала Нальжан, до весны. А
вот веселый Нартшу, весь израненный, выжил. Только не живет он в своем доме, а
подался в горы, стал абреком. Рассказала Нальжан и о том, как сшибла с ног Му-
хамеда и расквасила нос Алигоко, о том, как грубо и низко вел себя Хатажуков.
Его выходка и подсказала Нальжан средство, при помощи которого она увезла
панцирь. Нальжан просто надела «этот проклятый железный сай» (верхняя одеж-
да кабардинок, похожая на современную кофту) на себя, а сверху натянула сай
обычный, суконный. Она поняла, что кровожадные пши затеяли это страшное по-
боище из-за одного только панциря — значит, он дорог. А раз так, то не видеть им
панциря, как собственных затылков.
В суматохе она незаметно выбралась из каральбиевской спальни, вскочила
на первую попавшуюся лошадь и погнала ее в степь. Потом, на другой день, она
вспомнила о брате и поехала к нему. Панцирь сняла лишь у него в доме. Натерпе-