— Понял. Добавь! — согласился Келеметов.
— Например, подарить штаны взамен тех, что попали в шурпу?
Джабой побагровел от гнева:
— Издеваешься, храбрейший пши?! Насмешками хочешь заплатить мне
долг?
Теперь и Алигоко вышел из себя.
— Это что еще за намек? Ты как произнес слово «храбрейший»? — проши-
пел, брызгая желтой слюной, Шогенуков — сначала все дело испортил твой бол-
ван, которого, как щепка, бросили в воду — он и визжал, как щенок, и мы не смог-
ли напасть внезапно. Потом ты прятался за спины других, когда мои парни сце-
пились с этим бешеным кузнецом!
— Зато я, зато я, — тяжело отдуваясь, хрипел Джабой, — кто, как не я, под-
нимал тебя с земли, когда эта баба, на поединок с которой ты так храбро стремил-
ся, выкинула тебя из седла?!
Об этом Шогенукову не то чтоб говорить, но даже думать было невыносимо.
Тяжко страдая, он закрыл свои маленькие шакальи глазки — и перед ним ожила
недавняя картина: они врываются во двор, из дома выскакивает Тузаров, но тут
же, остановленный стрелой, падает навзничь. Три келеметовца торопливо спеши-
ваются и бегут к хачешу — они считают, что приспело время грабежа, — и вдруг
им преграждает путь этот кузнец. Кто-то натыкается на его клинок и валится за-
мертво на землю. Кузнец стреляет с левой руки из пистолета, и, вооруженный лу-
ком, алиготовский юзбаши («стоголовый», начальник сотни), три дня назад чу-
дом спасшийся от резни, теперь навсегда складывает голову, которая была у него
все-таки единственной. Вшиголовый видит Нальжан и от злобной радости чуть не
задыхается: такая добыча попадает в его капкан! Нальжан и не думает спасаться.
Она не дает князю спешиться самому, а хватает его за ногу, тащит рывком на себя
и... больше ничего Алигоко не видел и не слышал. Очнулся от беспамятства уже
далеко за мостом, поддерживаемый в седле двумя уорками.
— Молчи, Келеметов, молчи! — зарычал Алигоко. — Ты ведь не был оглу-
шен падением с коня, так почему не взял в доме богатую добычу?
— Клянусь семью поколениями своих предков, надо было успеть хотя бы уй-
ти живыми! Еще немного — и тогда дерись с целым войском мужичья, которое
бежало на выручку. Их сто или двести было. Мы не смогли даже лошадей угнать.
Одни только мой человек, видел я, проскочил в дом и отстал от всех. Так и не дог-
нал нас потом. Конечно, убили его...
— Ну тогда и нечего приставать ко мне насчет каких-то долгов. Я тоже по-
страдал на этом деле.
— Тогда пускай нас Алигот-паша рассудит. Он тебя, князь, со вчерашнего
вечера не так любит. Драгоценности его ты не отбил, а его юзбаши совсем свою
башку загубил, пусть ему там, куда мы все уйдем, хорошо будет!
Да-а, насчет недовольства паши Джабой определенно был прав, но Алигоко
заявил со злорадной ухмылкой:
— Ну что же, таубий! Попробуй, обратись к Алиготу. Он тебя так «рассудит»,
что ты не только без скотины останешься, а еще и без последних штанов.
Джабой бешено вращал выпученными глазами, хотел что-то ответить, но
подходящих слов не было. Еще немного — и благородные мужи схватились бы за
кинжалы, но тут неожиданно раздался сиплый, будто от простуды, голос крым-
ского сераскира:
— Эй! Вы тут чего грызетесь? Кость не поделили? Джабой и Алигоко быстро
обернулись на голос: ханский наместник выбрался из балагана и болезненно по-
тягивался — видно, у него ломило поясницу, хотя и без того чувствовалось, что его
высокое сиятельство пребывает в сквернейшем состоянии и духа и тела.
Шогенуков, человек отнюдь не глупый, отлично знал, что ту ночь, когда он
спас жизнь Алигота, и сегодняшнее утро разделяет целый горный хребет — и не
только между Баксаном и Чегемом.
— Да будет добрым твое пробуждение, сиятельный паша! — совсем как-то
некстати воскликнул Джабой.
Алигот лишь угрюмо покосился на незадачливого таубия, a затем перенес
все свое высокое внимание в сторону Шогенукова. Смотрел он вроде на князя, но
вроде и куда-то мимо, а может быть, и сквозь него.
Алигоко, в душе презиравший сераскира, напустил на себя виновато-
покорный вид. Он давал понять крымцу, что не высказанные им упреки дошли до
самых глубин его, шогенуковского, сердца. Да, да, напрасно пши Алигоко угово-
рил пашу Алигота совершить этот набег, тратить время, рисковать жизнями, когда
следовало торопиться к морю, в Сунджук-Кале или Тамань, а оттуда в Крым, где
пасть к ногам Каплан-Гирея и со слезами на глазах, с душераздирающими стена-
ниями поведать о кровавой жестокости этих упрямых кабардинцев. А здесь, во
вчерашнем жалком набеге, чего они достигли? Двоих убили, одного захватили, но
притом потеряли пятерых, в том числе юзбаши — знатного крымского воина! Да
еще лошадь...
А оружие, золото, камни, отнятые недавно у сераскира этими абреками,
разве они вернули? Нет, не вернули! Бежали, как сайгаки от степного пожара! Ис-
пугались кучки озлобленных холопов! Алигот все видел... с того берега. Вот надо
было ему самому возглавить сине. Уж тогда бы все обернулось по-другому...
Шогенукову захотелось развеять тучи, сгустившиеся над его головой, а то
уж вот-вот должны были грянуть громы и засверкать молнии.
— Не угодно ли могущественному паше поближе познакомиться с тем пар-
нем, которого он... — тут Алигоко слегка замялся, — которого он видел недавно в
соседнем лесу, совсем неподалеку от места, где мы сейчас находимся?
— Давай его сюда! — Алигот несколько оживился. — И позаботься наконец,
чтобы мясо поскорее готовили.
Шогенуков сделал знак своим людям и подошел к арбе вместе с ними. Ста-
рую бурку сдернули с пленника и швырнули на землю. Кубати давно уже проснул-
ся и потому его взгляд сразу же уперся в лицо князя Алигоко, скалившего в не-
доброй усмешке острые желтоватые зубы.
Кубати узнал его сразу. Алигоко именно таким и помнился ему все эти годы.
Князь наклонился над юношей и прошипел ему в ухо:
— Почему же ты не утонул тогда в Тэрче, волчонок?
— Хотел с тобой, князь, еще разок встретиться, — спокойно и даже почти
добродушно ответил Кубати.
— Ну вот и встретился. Доволен?
— Больше некуда! — улыбнулся юный Хатвжуков. Алигоко наклонился сно-
ва и сказал совсем уже еле слышным шепотом:
— Говори, где панцирь, а?
— Какой панцирь? — удивился Кубати.
— Тот самый. Ты знаешь, какой.
— Ах, тот са-а-а-мый! — протянул Кубати. — А зачем он тебе? — на лице у
юноши искреннее недоумение.
Алигоко скрипнул зубами, но сдержался:
— Ну ладно. Сейчас мне недосуг, но главный наш разговор — впереди. А по-
ка тебе придется побеседовать с Алиготом-пашой.
Молодой Хатажуков, когда ему развязали ноги, приблизился к Алиготу и —
сделал он это из чистого озорства — произнес, как ни в чем не бывало, мусульман-
ское приветствие:
— Салам алейкум!
— Алейкум... — у Алигота чуть было непроизвольно не вырвалось ответное
приветствие. — Ах ты, наглый и бессовестный хищник! Давно ли от материнской
груди оторвался, а туда же... туда же... это... Да я прикажу избить тебя до полу-
смерти, а потом, а потом... Ну, потом я придумаю, что сделать с тобой потом!
— Пусть простит мне великодушный сераскир, если я что-нибудь понял не
так, но не показалось ли мне, будто меня обвиняют в какой-то провинности? —
смиренным голосом спросил Кубати.
Алигот до того изумился, что даже подскочил на месте.
— Вот наглец! — сказал он почти с восхищением. — Да ты что, не узнаешь
меня или только прикидываешься? Или грабеж ханского наместника — это не
провинность?