кверху, упирался в бурую гряду скал, за которую тщетно старались зацепиться го-
нимые ветром облака. Сквозь облачные разрывы ярко и свежо светилась голубиз-
на чистого неба. Там, где чуть ниже по ущелью скалистая гряда как бы врастала
постепенно в землю, начинался массив дремучего леса: это здесь Кубати с Канбо-
летом так удачно поохотились всего четыре дня назад. Противоположная сторона
ущелья была гораздо круче и почти вся покрыта богатым разнолесьем, лишь кое-
где, словно утесы из морской пучины, торчали из густой зелени островерхие гра-
нитные глыбы. Подальше к верховьям Чегема виднелись светло-серые обрывы —
то место, которое балкарцы называют Актопрак (белая глина). Где-то там был
мост через реку и совсем близко от него — перевал к Баксанскому ущелью.
Кубати вдруг поймал себя на размышлениях о том, каким бы образом он
действовал, если б ему надо было вызволять человека, находившегося в его поло-
жении. И Кубати стало немного веселее: нет, не дождутся его враги, чтобы он нал
духом! Может быть, как раз в эти мгновения внимательные и зоркие глаза друзей
следят за стоянкой, а потом, где-то дальше по дороге, в удобном дли засады мес-
те...
— С таким украшением на ноге далеко не убежишь, — вкрадчиво-
сочувственный шепот Алигоко раздался над самым ухом юноши.
Кубати обернулся и увидел склоненное над ним ухмыляющееся лицо Шоге-
нукова. У князя дурно пахло изо рта.
— Еще рано бежать, — спокойно сказал Кубати. — Надо поесть сначала, — и,
поставив на землю щербатую деревянную кружку, он взял в левую, свободную от
цепи, руку баранье ребрышко.
Алигоко метнул злобный взгляд на старика-чабана и тот поспешно отошел
от костра. Младший Хатажуков и Вшиголовый остались вдвоем. Князь примос-
тился на обрубке толстого бревна рядом с Кубати.
— Подумай, не стоит ли твоя жизнь дороже каких-то железных доспехов и...
и каких-то там блестящих камешков?
— Ну если хорошенько подумать, то каждый оценит свою жизнь намного
дороже, а вот чужую...
— А что чужую? — заинтересовался Алигоко.
— А чужую жизнь, бывает, оценивают не дороже, чем вот эту кость! — Куба-
ти показал Вшиголовому и затем отшвырнул в сторону обглоданное им ребрыш-
ко.
— Ну и что из этого следует?
— А то, что после расплаты, бывает, заодно прихватывают и голову того, кто
расплачивался. Особенно если эта голова слишком глупа и доверчива.
— Да уж твоя голова совсем не глупа и не по годам хитра, — Алигоко сказал
это откровенно льстивым тоном, — но разве княжеское слово оставляет какие-
нибудь сомнения в...
— В том-то и дело, что у тебя нет иного слова, кроме как княжеского. Изви-
ни, что перебиваю, но твой сиятельный обалдуй, кажется, просыпается. Лучше бы
ты имел просто человеческое слово.
— Но ведь ты и сам князь! прошипел Алигоко. — И не думай, что я так уж
предан этой крымской скотине...
— Смотри, он проснулся!
Шогенуков быстро встал и заторопился к сераскиру.
Все было уже подготовлено к дальнейшему пути. В арбу положили несколь-
ко связанных овец, на которых Джабой то и дело устремлял тоскливые взгляды.
Кубати посадили на коня верхом и обвязали арканом вокруг пояса: другой конец
аркана был прикреплен к седлу одного из шогенуковских людей.
Перед тем как взгромоздиться на лошадь, Алигот-паша изволил покушать
еще немного мяса и выпить две большие чаши наваристой шурпы. Па Кубати он
на этот раз даже не посмотрел. Гму хотелось как можно скорее оказаться подаль-
ше от «проклятых мест».
Широкая тропа снова спустилась к реке, и дорога долго петляла по самому
берегу. У Актопрака с трудом переправились по ветхому ненадежному мостику на
ту сторону. Причем Алигот бледнел от страха, ругался и говорил, что, наверное,
«сырат кёпрюсю» («мост испытаний» по пути в чистилище) пройти ничуть не
легче.
В одном из узких мест горного прохода к Баксану, уже при начале спуска к
ущелью, пришлось бросить арбу. Лошадей выпрягли, нагрузили на них разную
поклажу.
Вечер застал путников на берегу хлопотливой речушки Бедык вблизи ее
впадения в Баксан. Это урочище было значительно выше по Баксану, чем то ме-
сто, где так позорно полегла прожорливая гвардия Алигота. Предстояло поднять-
ся по ущелью еще выше, а там перевалить в долину реки Тызыл, затем пройти
Балк и Псыж (кабардинское название реки Кубань) — долгая и трудная дорога!
«А они здорово боятся, — думал Кубати. — Очень им теперь неуютно. В лю-
бой час ожидают погони или засады... Готовятся к ночлегу, а будут ли спать спо-
койно? Вот шогенуковский уорк рубит ветви для шалаша и старается при этом
поменьше производить шума. Забавно. Морды у князя и наши настороженные,
злые. А у этого толстого таубия такой жалкий и обиженный вид, будто он прогло-
тил нечаянно какую-то гадость. Кажется, только второму уорку Алигота все нипо-
чем... Какой он огромный и мощный — вот у кого силища! Интересно было бы с
ним схватиться... Хотя... не он ли бился головой о дерево? Он самый. В глазах его
ума и чувства человеческого не больше, чем у ногайского вола...»
Подтягивая колодку за цепь, Кубати заковылял к воде. Ополоснул лицо и
руки, напился, прилег на травке.
Звероподобный уорк — имя его было Зариф (остроумный и изящный) и
шло ему, как уздечка петуху, — снимал с лошадей навьюченные на них войлоки.
Джабой возился у костра, подвешивая над разгорающимся огнем котел с
водой. Рядом с ним молодой балкарец (его забрали с чабанской стоянки) ловко
разделывал барана. И больше тут ни одного человека не было, не считая сераски-
ра и князя, давящихся в ожидании шурпы и мяса сухим сыром. Работать при-
шлось даже Келеметову. Впрочем, это он сам был виноват. Говорил, что у Актоп-
рака к ним присоединятся десятка полтора его людей — целый отряд доблестных
таулу. Однако никто не подъехал. Видно, по-своему расценили балкарские горцы
весть о ссоре Хатажукова с Алиготом-пашой и об ужасно многозначительных по-
следствиях этой ссоры.
Уорк, рубивший ветви, тащил их охапку мимо Кубати и, будто случайно, ос-
тановился возле пленника — просто для краткой передышки.
— Уо-о, жизнь наша вся в тревогах, — тихо вздохнул он, как бы обращаясь к
самому себе.
Не поворачивая к нему головы, Кубати так же тихо ответил:
— Ничего, кто тревог не знал, тот и спокойствия не оценит.
— Что же делать?
Все еще глядя вверх, туда, где невысокий каменистый обрыв над речкой
был окрашен нежно-золотистыми лучами заходящего солнца, Кубати чуть слыш-
но пропел:
Грязная тропа, набитая не нами,
К полю приведет, загаженному псами.
И добавил:
— Беги отсюда, пока головой не завяз в дерьме, и можешь надеяться на
прощение: кабардинцы добры. Иногда больше, чем надо.
— Молод еще меня учить... — уорк хотел сказать эти слова строгим тоном
старшего, но в его неожиданно дрогнувшем голосе чувствовалась растерянность и
злость на самого себя.
...Тихий металлический звон раздался на вершине обрыва, и Кубати увидел
засиявший мягким серебристым блеском хорошо ему знакомый панцирь и горев-
шую на левой его стороне желтую звездочку — львиный лик с такого расстояния
был неразличим. Первым после Кубати заметил панцирь Алигот-паша, испуганно
вздрогнувший от незнакомого звука. Показывая дрожащей рукой вверх, сераскир
пролепетал вдруг осевшим голосом:
— Эта... давайте... Что такое?