Да я тебя каждый день буду водой поливать, а сохнуть не давать!
Молодой Хатажуков украдкой давился от смеха, князь Алигоко с ненави-
стью уставился на смущенного и робкого Джабоя, который с замиранием сердца
ощупывал на штанах сзади изрядную прореху.
Один Зариф почти не потерял душевного равновесия. Он выбрался снова на
тот берег и, сильно хромая на правую ногу, двинулся опять к началу своего бес-
славного пути.
— Вот этим железом клянусь... — он вынул саблю из ножен, грозно посмот-
рел вверх и вдруг осекся...
Все остальные тоже устремили взоры на вершину скалы: никакого панциря
там не было.
Первым опомнился от немого изумления Алигоко Вшиголовый. Он бросил-
ся к Кубати:
— Где панцирь? Ведь ты знаешь! Ведь знаешь!
— Панцирь? — удивился юноша.
— Да, да, панцирь! — шипел Шогенуков. — Куда он девался?
— Так вот зачем они туда полезли...
— А зачем же еще! Или там, на скале, еще что-то было?
— Да не видел я там ничего, — спокойно сказал Кубати. — Ни панциря, ни
наручей, ни налокотников...
— Стой! Ты над кем насмехаешься?
Подошел, а вернее, снизошел, не сдержав любопытства, чванливый ханский
баскак.
— Это кто тут насмехается? Это кто тут ничего не видел? — стал грозно во-
прошать Алигот-паша. — Это где тут... эта... налокотники? Хорошие налокотники
или дрянные? Э?
— Мы тут спорим о том, сиятельный паша, куда мог пропасть панцирь, —
уклончиво ответил Алигоко, не желавший посвящать сераскира в тайны своих
взаимоотношений с юным Хатажуковым. — Да и вообще откуда он, этот панцирь,
взялся там, на скале?
— А не тебе ли, князь, знать об этом лучше других, — сузил глаза Алигот. —
Кто кричал на все ущелье: «Мой! Мо-о-ой!» Что ж ты теперь молчишь? Говори!
Зариф и Джабой развели тем временем большой костер и сушились у огня.
От их одежды клубился пар. В наступивших густых сумерках оранжевые отсветы
пламени заиграли на обращенном в сторону костра жирном лице Алигота, и те-
перь оно казалось более злым и капризным, чем при дневном свете.
— Мне просто почудилось, что это бывший мой панцирь, — хмуро пробор-
мотал Шогенуков.
Но Алигот, как и все не умные, но по-своему хитрые люди, был недоверчив
и подозрителен:
— Мутишь, князь, воду в своем роднике!
— Чем прогневал я...
— Ладно, ладно, доблестный и прямодушный черкес. После поговорим. А
может, завтра панцирь появится снова? — Паша неожиданно обратился к Кубати:
— Ты как считаешь, юнец лукавый, э? Появится или нет?
— Если будет на то воля аллаха, — скромно ответил Кубати.
Алигот озадаченно уставился на парня — никак, он его не мог понять.
— Ну ладно, — сказал паша после некоторого раздумья, — если будет на то
воля аллаха и если пши Алигоко поторопит своих дармоедов, мы сможем наконец,
утолить голод.
Трапезничали молча и без удовольствия. Потом запалились спать в наспех
выстроенном шалаше. Поставленный на ночное дежурство Зариф связал Кубати
руки и прилег рядом с ним на брошенную на землю бурку. Скоро он спал безмя-
тежным сном праведника. Во сне улыбался. Ему снилось, как он снимает богатые
доспехи с целого войска убитых врагов. Снимает и по-хозяйски складывает на те-
легах, вытянувшихся длинной вереницей по краю широкого поля. В одну телегу
Зариф луки складывает — добрые луки, из тиса вырезанные, тисненой кожей, кос-
тяной и перламутровой инкрустацией украшенные. В другую телегу — сабли в;
ножнах роскошных с серебряной чернью, с золотой филигранью, а клинки — в
Дамаске сделаны или у румов где-то, а еще и паленом русском городе Златоусте. В
третью телегу — ружья и мушкетоны замковые, пистолеты, в четвертую — мисюр-
ки с бармицами, ну и там дальше, в остальных арбах, повезет Зариф кольчуги и
панцири, зерцала и щиты, груды одежды хорошей и зелье огнестрельное — порох.
А ко всему да к этому — целый табун лошадей погонит Зариф к себе, на лесистые
берега Куркужина. Покончено теперь будет с его захудалым житьем, побогаче са-
мого Вшиголового станет...
Доблестному сераскиру снилось, как он ползет на четвереньках по пыльным
и душным коридорам ханского дворца в Бахчисарае. Он уже устал, поясницу раз-
ламывало на части, но кто-то страшный и упорный все время подбадривал Алиго-
та пинками в зад, заставляя двигаться быстрее. Паша знал, что его ждет грозный
хан, и спешил изо всех сил, отчаянно потея и задыхаясь, но коридоры, галереи,
лестницы — все это превратилось в какой-то немыслимый лабиринт, конца пути
не было, а пинки в зад становились все чувствительнее...
Самый глупый сон оказался у Джабоя. Он увидел себя голым, но обросшим
густой бараньей шерстью. Было ему тепло и совсем даже удобно, но тут появился
Алигот-паша с ножницами для стрижки овец.
— Хоть ты и таубий бараний, хоть ты и аксюек (балк., «белая кость», лица
аристократического происхождения), а с шерстью расстаться обязан!
— Не надо! — кричал Джабой. — Я ведь замерзну.
— Ничего! Другие бараны не мерзнут, не замерзнешь и ты. А потом у тебя
новая шерсть отрастет, и тогда я тебя снова обстригу.
Джабой хотел бежать, но не мог с места сдвинуться — ноги, казалось, вросли
в землю...
Шогенуков почти всю ночь «провел» в гареме. Его окружали нежные и не-
весомые девушки, похожие на райских гурий. В руки они не давались, ускользали,
подрагивали зыбким миражным маревом и таяли в воздухе. Они играли на каких-
то сладкозвучных музыкальных инструментах, с ласковой кокетливостью улыба-
лись князю и тихонько напевали:
Алигоко, ой, дуней!
В мире нет тебя подлей!..
Кубати с трудом уснул уже после полуночи и до самого утра спал крепко, без
всяких сновидений...
* * *
Время для Алигота-паши было в последние дни очень дорогим. Он пони-
мал, что находится в положении беглеца, спасающегося от погони. Сегодня он тем
не менее не слишком торопился. Верил почему-то, что вновь увидит диковинный
панцирь. Чутье богатого сквалыги ему подсказывало: эта вещь — настоящее со-
кровище. Загадочное поведение Шогенукова тоже наводило на некоторые мысли.
А вот Шогенуков теперь не знал что и думать. Такой растерянности, такой
мешанины в голове и чувствах у него никогда еще не было. В жизни своей он знал
страх и перед людьми, и перед болезнями, и перед дикими зверями, но испытать
нечто похожее на суеверный трепет ему пока не приходилось. Сейчас вот при-
шлось. И в самом деле: чем объяснить появление панциря? Разумеется, это может
быть и людской проделкой, но... зачем? Какой смысл? А если человек здесь не
причем? Неужели на свете чудеса существуют не только в сказках?! Алигоко по-
дозревал, что молодой пши, с безучастным видом сидящий в стороне с развязан-
ными уже руками, но с колодкой на ноге, знает, наверняка знает разгадку — дер-
жит ее за щекой. А вот с какого боку к этому парню подступиться, чем прельстить,
где ему капкан поставить — Шогенуков никак не мог решить. Может, силы тем-
ные, колдовские, рассудок его нарочно ослабили? Страшненько, ох, и страшнень-
ко!
После утренней трапезы долго ждали, с волнением посматривая на верши-
ну скалы: панцирь не появлялся. Ближе к полудню Зариф вскарабкался наверх,
обыскал там кустарник, обшарил все камни и не нашел ничего. Спустился вниз,
развел руками. Тогда начали спешно и суетливо собираться в дальнейший путь.
Сразу тревожно стало на душе у беглецов. У них появилась невольная потребность