увидел его?
— Сразу столько вопросов, — застонал Кубати, — а у меня руки связаны...
— Вот щенок! Руками ты разговариваешь, что ли?
— Руки иногда хорошо помогают языку. Когда столько вопросов...
— Не хитри. Я не вчера родился. Так я о панцире толкую. Такого, наверное,
на всей земле нет, э?
— В Коране сказано, что аллах украсил землю всем сущим, создал всякие
ценности, дабы испытать людей и узнать, кто из них будет поступать лучше друго-
го. Это шестой аят из восемнадцатой суры. Ты, сиятельный, конечно, конечно,
помнишь эти слова наизусть?
— Ну как и всякий эта... — замялся Алигот, но тут же рассвирепел: — Да я
тебе сейчас как дам! Ах ты, наглец! Да ведь жизнь твоя в моих руках!
— В руках аллаха, — мягко возразил Кубати. — А знаешь, о чем гласит семь-
десят второй аят девятой суры под названием «Изъятие и покаяние!»
— И покаяние... — тупо повторил паша.
— Верующие, мужи и жены, являются друзьями друг друга, — заметь, высо-
копочтенный, друзь-я-ми, — они советуют друг другу творить благое и запрещают
друг другу поступать дурно, они соблюдают молитву, творят милостыню, повину-
ются аллаху и Его посланнику. Аллах окажет им свое милосердие, ибо аллах могуч
и мудр.
— Лучше я потом с тобой побеседую, — устало сказал паша. — Вот еще мул-
ла выискался на мою голову. Так и самому недолго муллой стать.
Алигот посмотрел замутненным взором в небо. Солнце садится. Время ве-
чернего намаза.
— Эй, Джабой! К тебе, к тебе я обращаюсь. Слушай сюда, пророком ушиб-
ленный! Развяжи парню руки, пускай тоже помолится. Потом опять эта... завя-
жешь снова.
В небе рождались тусклые звездочки. С гор потянуло зябким ветерком. Не-
понятно откуда донесся тоскливый и протяжный крик совы. Молодой чабан про-
шептал Джабою на ухо:
— Сова кричит — кто-то умрет...
* * *
Эту ночь Кубати почти не спал. Под самым боком, за тонкой стенкой шала-
ша тяжко храпел Алигот. Джабой и его чабан о чем-то долго шушукались, после
чего вдруг разом затихли и долго лежали не шевелясь. Среди ночи стали с преве-
ликой осторожностью шарить по стоянке, седлать лошадей, навьючивать на одну
из них всякую хурду-мурду. Кубати все слышал отлично, но притворился спящим:
пусть удирают.
И таубий со своим ясакчи, или кто там он у него был — караваш, а может,
каракиш или казак, благополучно ушли. С тремя лошадьми, со всеми баранами и
даже с остатками баранины, с одной буркой и одной хорошей кошмой и, наконец,
прихватили с собой и котел медный, хороший очень...
И — странное дело — после того, как ушел Келеметов, едва растворились в
ночной тьме последние тихие шорохи, приглушенное постукивание копыт по ка-
менистой тропке, Кубати уснул с такой спокойной умиротворенной душой, словно
лежал в доме Емуза.
Разбудил его — уже далеко не ранним утром — сам Алигот-паша, испуган-
ный, растерянный.
— Эй, ты! — он толкал Кубати в плечо. — Куда они, э? Где они? Зачем?
Молодой Хатажуков протянул паше связанные руки. Тот непроизвольно
вынул нож и разрезал ремни. Разминая затекшие кисти, Кубати с притворным
интересом оглядел стоянку и спросил:
— А где же достойный таубий Келеметов? Неужели срочные надобности по-
звали его в дорогу? И, кажется, вместе с овцами?
— Удавки он достоин, твой таубий! — заорал сераскир. — Ограбили и удра-
ли! Даже котел увезли и баранов угнали!.. — дальше Алигот-паша начал изъяс-
няться таким языком, какого не выдержал бы ни один пергамент. Можно только
отметить, что словами он пользовался не только татарскими, но также турецкими,
русскими, греческими и еврейскими.
Когда вспыльчивый паша выдохся, он с усталой укоризной обратился к Ку-
бати:
— Ну, а ты куда смотрел?
— Можно подумать, что это я тут над вами стражник, а не вы надо мной, Ку-
бати искренне, как-то по-детски рассмеялся. — А руки у кого были связаны? И ко-
лодка на чьей ноге?
— Что жрать будем? — мрачно спросил паша.
— А что аллах пошлет, — беспечно откликнулся юноша.
Алигот усмехнулся. Этот парень все больше ему нравился Алигот сопротив-
лялся растущему в его душе чувству благорасположения, но ничего не мог с собой
поделать. А ведь этот шайтаненок его ограбил! Что за напасть такая?
— Мы у аллаха не одни, — буркнул посерьезневший паша. — Только и дела
Ему, — толстый указательный палец задран кверху, — выискивать по проклятым
горшим трущобам обворованных путников и посылать им пропитание.
— Не наша с тобой забота, сиятельный, забивать себе голову такими непри-
ятными раздумьями.
— А чья же?
— А пши Алигоко для чего? Не он ли устроил для сераскира эту прогулку в
долину Шеджема?
— Он! Клянусь потрохами верблюда, это он затащил меня в эта... как там...
— Вот пускай он сам и думает. Все равно голова у него и так чешется. Коро-
стой она покрыта. Чешется снаружи — пусть почешется изнутри.
— Вшиголовый! Гы-гы-ы! — злорадно расхохотался Алигот, впервые произ-
нося вслух известное ему прозвище. — Пускай думает. Ты правильно говоришь.
Пускай у него изнутри, гы-гы, почешется.
Солнце поднялось высоко и его лучи уже достигли дна узкого, но неглубо-
кого ущелья Бедыка. Голодный паша стал терять терпение.
— Застряли там. Как два репья в ослиной шкуре. Панцирь все равно больше
не появится. Раз не появился до сих пор, то нечего и ждать. Сидим тут...
Но вот всколыхнулись кусты на краю обрыва, и показался Шогенуков. Он
сразу же стал спускаться к речке. Следом за ним — Зариф. На берегу они долго и
жадно пили воду.
— О, сиятельн... — начал было Алигоко, но паша не дал ему говорить.
— Молчи. Ни слова. Сам вижу: панциря нет. И не будет. Припасов тоже у
нас нет. Слава аллаху, лошадей нам еще оставили. Добряк Джабой!
— Ка-ак?! — завопил Шогенуков. — И этот сбежал? Ну я ему, жирному каба-
ну, я ему... уж я ему клыки пообломаю! На пузе будет передо мной без штанов
ползать! Всенародно!
— Уймись! — оборвал его паша. — Забылся! Все ты виноват! Ты один! Ну, об
этом потом. Собирайтесь и едем без промедления. Хотя что собирать? По твоей
милости, благородный и хитроумный пши, мы теперь и кусочка мяса не имеем.
Подумай, что будем кушать в пути! Молчи! — он не дал князю вставить и словеч-
ко. — До полудня я еще могу потерпеть, а дальше...
К полудню перебрались вброд через Баксан там, где река растекалась по
своей пойме (широкой в этом месте) несколькими мелководными рукавами. На
том берегу, голом, безлесом, паслась отара овец. Шогенуков и Зариф даже спра-
шивать не стали, чей скот. Отбили десятка полтора голов и погнали вверх, к пере-
валу. Старик-чабан не осмелился возражать, а его лохматая собака, не такая сго-
ворчивая, получила пистолетную пулю от князя.
По извилистой тропе, ползущей поперек то одного склона, то другого, ехали
еще долго. Наконец остановились у одного веселого родничка, и Зариф наскоро
зарезал и освежевал барана, разжег костер из той вязанки хвороста, что преду-
смотрительно везли с собой, и мгновенно изжарил легкие, печень и почки. Льви-
ная доля досталась, естественно, сераскиру — совсем пропадал сиятельный от го-
лода. Неплохо подкрепились и Зариф с Алигоко. Пленнику тоже немного доста-
лось.
К вечеру достигли перевала. Здесь начиналась лесистая часть водораздела
между Баксаном и Тызылом. Всадники спустились пониже и, свернув от набитой
тропы в сторону, углубились в лесную чащу. Там и устроили стоянку. Теперь уже
всерьез опасались нежелательной встречи — ведь вполне возможно, что неболь-