Все засмеялись, а громче всех — Шот.
— Да, уж сегодня, я думаю, можно будет поработать во всю силу. Не часто
выпадает мне такой случай.
— Едут, смотрите! — раздался чей-то крик. — Это они!
— Нет, — возразил всезнающий старичок, — младший Хатажуков должен
появиться с захода, а эти с восхода едут... — чуть помедлив, он добавил:
— Ахловы это. Братья Ахловы. Самый старший — в знаменитой своей шап-
ке. Хотя он и не самый высокий пши в Кабарде, зато шапка у него самая высокая!
— А вон, смотрите, еще какие-то важные птицы приближаются!
— Вижу, вижу... Ну правильно! Князь Касаев с сыновьями и со своей много-
численной и всегда голодной свитой. Уж эти повеселятся!
— Кайтукин Аслан-бек, говорят, уже здесь.
— И Атажукин Мухамед приехал.
— И Атажука Мисостов...
— И Казиев Атажука...
— Ислам-бек Мисостов...
— Какие у них одежды богатые!
— И оружие, и конская сбруя...
— Да что там говорить! У них девять шуб на одного, а у нас, бедняков, на де-
вятерых — одна!
— Истинно так! Нам есть чем кроить, да не из чего шить...
Именитые гости, не останавливаясь, въезжали во двор. Молодые люди из
семейств второстепенных и третьестепенных уорков принимали у них коней. Уор-
ки поважнее провожали гостей в главный хачеш, где их радушно встречал хозяин
дома, сидящий с теми, кто прибыл раньше. На столиках-трехножках сейчас стоят
чашки с медом, блюда с орехами, сухими фруктами, с изюмом, сладкими лепеш-
ками — лакумами. Есть, конечно, и напитки — махсыма, мармажей, крепкая арака
и даже несколько привезенных из Терского городка зеленоватых бутылок с рус-
ским хлебным вином. Главный пир еще впереди, а пока — спокойная неторопли-
вая беседа.
Все знали, по какому поводу устраивается праздник, но об этом помалкива-
ли. Гости украдкой скашивали глаза на великолепный панцирь, стоящий на от-
дельном столике, но не подавали виду, что заметили награду дли лучшего джиги-
та. Зато когда сам Кургоко попросил их обратить внимание на «тот самый пан-
цирь», гости уже без стеснения повскакивали со своих мест и, обступив столик,
покачивали головами, цокали языками, любовно поглаживали потными ладоня-
ми гладко отшлифованную сталь.
— С такой одежкой никакая рукопашная не страшна! — заявил один из
братьев Ахловых.
— Мне бы ее, эту одежку, — тоскливо сказал Атажука Казиев, — так бы в та-
тарское войско и врезался! Пусть приходят крымцы!
Ислам-бек Мисостов с ехидцей возразил ему:
— Неубитого оленя не потрошат, дорогой князь. Крымцы сильны, да и пан-
цирь пока еще не твой.
— Но и не твой! — обозлился Казиев. — И твоим не будет!
Лицо Мисостова начало медленно наливаться гневным багрянцем, но тут
вовремя вмешался Кургоко, приглашая всех вернуться за столы, и не дал вспых-
нуть ссоре.
* * *
На дворе свежевались туши бычков и баранов, в котлы шлепались большие
куски еще теплого парного мяса, ветерок носил в воздухе куриные перья и запах
жаркого — это подрумянивались на вертелах вяленые бараньи бока.
Зазвучала музыка, несколько голосов затянули старинный орэд.
К шумному сборищу возле дома князя тянулись последние из опаздываю-
щих.
— И тебя, наш могучий нарт, заманил сюда запах жаркого? — верзила Шот
хлопнул по спине приятеля из соседнего хабля.
Щуплый и низкорослый молодой человек ответил с добродушной ухмыл-
кой:
— Нет, мой малыш, для меня — звук песни, как запах жаркого! Пошли туда.
Видишь, девушки тоже...
— Нет уж, дружище Тутук, сначала я дождусь говядины из этого котелочка,
а потом и танцевать пойду. Уж недолго осталось терпеть, вон пену снимать нача-
ли!
С дальнего конца выгона примчалась, разбрызгивая мелкие лужицы, стайка
босоногой детворы:
— Уже здесь!
— Рысью скачут!
— Все у них, как солнце, блестит!
Зрелище и впрямь оказалось таким, что запоминается надолго. Видно,
всадники, остановившись где-то неподалеку на берегу речки, вычистили одежду,
помыли коней, тщательно протерли ножны шашек и кинжалов, наборное серебро
уздечек. Теперь они не спеша ехали по выгону — пусть и простой люд успеет рас-
смотреть аталыка с его каном.
Восторженный ропот волнами прокатывался по толпе. Некоторые порой не
выдерживали и высказывали свои замечания громкими голосами:
— Смотрите, до чего красив!
— А сам аталык? Давно ли из возраста кана вышел!
— Оба друг друга стоят!
— А младший Хатажуков?! Вот князь настоящий! Порода!
— Сын кошки не травкой кормится, сын кошки за мышкой охотится!
— И запасного коня с собой ведет...
— Тоже хорош, буланый, ах, как хорош! Наверное, сосруковский Тхожей
был таким!
— У Тузарова хоара не хуже. Я знаю — Налькут зовут его.
— А этот юный князек из тех петушков, у кого рано гребешки вырастают!
— И шпоры...
— Отец его, говорят, в юности таким же был.
— От колючки колючка и рождается!
— Эй, кто там злобствует? Не стыдно?
— Смотрите, с ними Казаноков Джабаги!
— Уо! Точно! В черной черкеске!
— Джабаги-и-и!
— Казанокову счастья и удачи!
— Это наш человек!
— Бэрчет ему!
— Он друг Тузарова!
— Тузарову тоже изобилия!
— Молодец, Тузаров!
Когда всадники спешились и – первым Казаноков, за ним Канболет, а
третьим Кубати – скрылись в дверном проеме хачеша, толпа сразу успокоилась и
теперь уже терпеливо ожидала угощения. И долго терпеть не пришлось.
Хатажуковские унауты начали вылавливать из котлов и вываливать на
круглые столики, а то и просто на широкие, поставленные на козлы доски увеси-
стые куски дымящейся говядины и баранины, отдельно клали жареное мясо, по-
сыпанное солью в смеси с тминной мукой, сваренных в сметане кур и копченых
уток, ставили большие глиняные горшки с зайчатиной или олениной, томленной
в соусе из сушеных слив, пахучих трав и перца, несли из-под кухонных навесов
просяные и ячменные кыржыны, из темного погреба поднимали пузатые коаши-
ны с махсымой, расставляли в деревянных чашах заготовленную впрок тыквен-
ную мякоть, варенную в меду...
Никогда еще не видели здешние простолюдины такого щедрого угощения.
Они, правда, не выкрикивали громких похвал князю, не умилялись и не унижа-
лись. Все держали себя степенно, не было никакой толкотни, каждый спешил пе-
редать соседу любой кусок, на который тот бросил более или менее ласковый взор.
И только дети и собаки, шныряющие повсюду, вносили некоторую сумятицу в об-
становку праздника. Однако лакомых кусков хватало всем — и взрослым, и детям,
и даже собакам.
Из растворенных дверей княжеского дома вырвались, звуки музыки. Вот
задорная трескотня пхацича, вот душевно-тоскливая песнь срины (каб. — свирель)
и накыры (каб. — горн) — большого искусства требует игра на этих дудочках. За-
тем вступает в игру шичапшина — тоненько плачет смычок, скользя по струнам из
конского волоса. А вот подала свой низкий волнующий голос пшинадыкуакуа
(каб. — род арфы), похожая на лук с несколькими тетивами, — чем ближе тетива к
центру дуги, тем она короче и звончее.
Люди во дворе и почетные старики из простонародья, усаженные на длин-
ной скамье под навесом, — все встрепенулись, приободрились, стали меньше есть
и больше налегать на махсыму.
— Ну, теперь уоркский зао-орэд пойдет! — уверенно сказал все тот же все-
знающий старичок.