Он оказался прав. Чей-то голос в хачеше затянул:
Слушайте песню — зао-орэд (каб. — походная песня)
О пши молодом Каракане.
Песню сложил на старости лет
Гордый отец пелуана.
Сам Захаджоко, героя отец,
Зао-орэд запевает.
В доме большом, где живет наш храбрец,
Ханы гостями бывают.
Красные ткани в подарок везут —
Даже нарты таких не имели,
И чудо-часы Каракану дают —
Нарты б от зависти онемели!
(Старичок горестно покачал головой:
— А еще говорят, будто есть предел бесстыдству!)
Уорки с почтением ждут его слов,
Неустрашимого князя-аслана,
Шумной стаей голодных орлов
Уорки летят к его стану.
(— Вот уж верно! — сказал старичок. — Стервятники — они и есть стервят-
ники!)
А речь Каракана лишь об одном:
Лишь о новых лихих набегах.
Хоара — конь всегда под седлом,
А хозяин — всегда в доспехах.
Сталь его шлема — бора маиса —
Шишак ярче солнца сверкает,
Лука дугу из прочного тиса
Ему Тлепш, бог-кузнец, выгибает.
(— Как будто Тлепшу больше делать нечего, как только помогать грабите-
лю!)
Крепкорукий, он саблей блестящей
Метит дамыгу на лицах поганых. (дамыга, каб. — тавро)
Ой, не уйти от мощи разящей
Грозного пши Кабарды — Каракана.
С ладонь наконечники стрел героя,
Орлиными перьями окрылены —
Много врагам принесли они горя,
Стрелы, что смертью начинены!
В безлунные ночи лесами он бродит,
В дерзких набегах стада отбивает,
По бездорожью свой путь находит,
Овец и коней на Кум пригоняет.
Ой! Высока и звучна его слава!
И там, где он не был, о нем все слыхали.
Лев одинокий, наш молодец — шао!
Такого, как он, вы еще не видали!
«Отцова привычка!» — крикнул герой,
Убивая пши Болатоко.
Ой! Каракан с белой душой,
Отважный сын Захаджоко!
(— С «белой душой»... Да ночь безлунная и то светлее!)
В хачеше смолкла музыка, и какое-то короткое время было тихо и в доме и
во дворе.
— А у нас тут лучше, чем там, — старичок показал рукой в сторону хачеша.
— Что там у них? Я знаю. Каждый косится по сторонам — как бы не унизили его
высокого достоинства, как бы не забыли в очередной раз ему честь оказать. А если
он слово скажет, так не моги не восхититься! Он будет прибедняться, скромни-
чать, называть себя недостойным, но не дай тебе аллах, если ты не станешь с ним
спорить и убеждать его в обратном! Каждому интересно только тогда, когда гово-
рят о нем или он сам говорит. Бедный тузаровский воспитанник сейчас стоит у
дверей и мается. Он, я знаю, умный мальчик и ему трудно выслушивать всякие
глупости. Хорошо, когда говорит наш Джабаги или хотя бы Кургоко, а вот если
другие... Тузаров Канболет — большой умница, но сейчас молчит. Да и зачем ему
говорить? Свое дело он сделал. Кургоко в это время его усиленно потчует своим
любимым блюдом: костным мозгом оленя с медом. Считается, что такая еда по-
могает быстрее восстанавливать силы после ранения и продлевает молодость. А я
думаю, не такая уж беда, когда сила уходит из рук и ног, гораздо хуже, когда ум
дряхлеет. Птицу носят крылья до последнего дня ее жизни. Вот таким же сильным
должен оставаться до самого конца и человеческий ум. Для того, чтобы устрем-
ляться ввысь, птице даны крылья, а человеку — разум. Сейчас в хачеше кто-
нибудь говорит хох. Давайте и мы попросим нашего старшего произнести для всех
нас старинную здравицу.
Все старейшины воссияли довольными улыбками.
Самый ветхий из них, заросший до глаз белой бородой, поднял чашу двумя
слегка трясущимися руками.
— Не знаю, все ли услышат мой слабый голос, но другого у меня нет. А у ко-
го нет быка, тот и подтелка впрягает. Ну да поможет мне добрый Псатха! Скажу я
всем, кто вместе со мной тут сидит, соседям скажу и приезжим гостям. Скажу так,
как еще наши деды любили говорить... Пусть в наших домах молока будет вволю,
как в источнике горном, сыры пусть будут, как колеса татарской мажары, огром-
ные. Всем нам по девяти невесток. Все девять пусть полными чашами хмельное
питье гостям подносят. Пусть не жужжат, как мухи, не крякают, как утки, не ку-
дахчут, как куры, а будут нежны голосами, как ягнята. Детей в изобилии пусть
рожают. Пусть работящими будут, как сытые кобылы с поступью твердой. Хох!
Вся наша баранта — из овец цвета голубого, упитанных, с курдюками огромными.
Двойняшками наши овцы пусть ягнятся, траву сочную пусть едят в изобилии. Хох!
А тому, кто против нас пойдет, пожелаем брюхо глиняное. Наши враги, как пузы-
ри, пусть раздуваются! Да будет так. Хох!
Все были растроганы и дружно благодарили древнего тхамаду, который,
как утверждали его пожилые внуки, еще помнил великое море Ахын замерзшим,
скованным льдом от берега до берега (Кажется, насколько я помню, было это в
1630 году, прим. созерцателя).
Один из стариков затянул песню, длинную, как и все старинные героиче-
ские орэды, где говорится о бесчисленных подвигах витязя, а в конце — обычно —
и об его гибели:
В миг свой смертельный
Такого же нарта, как я,
Положу себе в изголовье —
Эту клятву свою, погибая,
Не забыл Озырмес,
Истекающий кровью.
Вот могучий кумыкский герой
К нему подскакал,
Желая скорее прикончить.
Но успел наш герой стрелу
Из своего бедра пронзенного вырвать,
Наложить на тугую тетиву
И врагу прямо в сердце направить,
И грозный низвергнулся всадник,
А Озырмес подтащил его тело,
В изголовье себе пристроил,
И с белого света сошел
Озырмес Ешаноко.
Песня за песней, одно громкое имя за другим:
Сбитый с гнедого коня,
За палисад прорвавшись,
Вровень с конным бьется
Храбрейший Тузаров Саральп.
Чей обычай копье искрошить
О вражьи доспехи!
«Эй! Кто со мною? — кричит, —
В сердце врага,
Как змеиное жало,
Пусть каждый вопьется!