Крепнущее могущество России немалых трудов стоило и еще стоить будет. Трудов праведных, а порою неправедных, но равно тяжких и великих.
…Первое славное деяние молодого царя — Азовский поход 1696 года и — «приидох, видех, победих!» — взятие крепости: наконец-то есть выход к южным морям… Три года спустя, ходил уже до самой Керчи на первых десяти построенных в Воронеже судах. На одном из них плыло в Стамбул русское посольство во главе с Украинцевым. Петр вернулся в Азов, а затем в Москву. Появление нежданного русского флота в Босфоре Киммерийском потрясло турок. Год спустя был заключен между Россией и Блистательной Портой Константинопольский «мир на 30 лет».
В ближайшее десятилетие предстояли успехи еще более триумфальные: взятие Нарвы и Дерпта, сокрушительный разгром шведов под Полтавой, овладение Ригой, Ревелем, Выборгом, блестящая победа русского флота у Гангута.
Продолжали укрепляться устои и увеличиваться мощь государства и все больнее и безжалостнее давили эти устои и эта мощь на бесконечно выносливые плечи русского крестьянина — смерда и малочисленного пока горожанина, чьи руки держали когда надо орало, когда надо — меч, они же и ковали орала и мечи, они же возводили крепости, они же их и разрушали, они кормили государство и прибавляли ему могущества, того могущества, под тяжестью которого рвали себе жилы.
В 1705–1706 годах вспыхнуло восстание стрельцов и солдат в Астрахани, охватившее нижнее течение Волги и берег Каспия от Гурьева до Терского городка. Едва был погашен этот пожар, как разгорелся новый, еще более страшный: восстали крестьяне и казаки под предводительством Кондратия Булавина и атамана Никиты Голого, разгулялись от Запорожья до Волги, включая Царицын и Саратов, потрясли Воронеж, Тамбов, Пензу. Жестоко расправилось государство с бунтарями, тысячам пришлось положить головушки буйные на плаху, под топор палачей.
Да, немало забот великих и трудов тяжких приносил белому царю каждый божий день. Трудов праведных, а порой и неправедных… Но всюду требовалась его твердая и решительная рука. И повсюду она поспевала.
Не доходила лишь (до поры, до времени) до бедных северокавказских «родственников», ожидавших помощи и покровительства.
Где-то в эти годы уже шлепнулось на землю ньютоново яблоко, и гениальный англичанин открыл закон всемирного тяготения. Людям от его открытия пока что не было ни холодно, ни жарко. Они совсем другой закон ощутимо чувствовали на своей шкуре: закон всемирного тяготения сильных мира сего к чужим землям и чужому добру. На суше и на море, у берегов Европы и берегов Америки бушевала война за испанское наследство. В России и в ближайших к ней землях еще долго будет продолжаться Северная война. Во множестве стран люди стреляли, кололи, рубили, жгли, грабили. А во всех тех странах, которые пока еще не втянулись в драку, сильные мира сего точили клинки и запасались порохом. Они внимательно присматривались к соседям и выжидали: а ну, кто там будет обескровлен раньше других, чьи слабеющие руки не смогут с прежней цепкостью удерживать свое богатство?
Особенно пристальным был взор турецкого султана. Взор, устремленный на Северный Кавказ.
ХАБАР ПЯТНАДЦАТЫЙ,
нисколько не противоречащий поговорке: «Сначала с медведя шкуру сдери, а мех потом гуаше дари»
Незаметно промелькнули сухие знойные дни месяца сенокосного[162], и вот уже потянулась плавная череда таких же почти жарких, но чем-то более приятных и для души и для тела прозрачных дней месяца жатвы и оленьего рева.
И это время в предгорьях на пологих пастбищных склонах, на лесных полянах и в уютных годинах царит благостно-безмятежная тишина. Слегка привядшая листва деревьев застыла в легкой, словно бы рассеянной задумчивости, по полдня неподвижно висит над прозрачной бездонностью неба какое-нибудь одинокое белое облачко, птицы стараются щебетать вполголоса, и даже обычно проворные и болтливые ручьи, кажется, замедляют свой бег и текут с еле слышным журчанием.
Вся земля — и там, где к ней прикладывались руки пахари, и там, где она сама взрастила дикие травы и пущи лесные, — выглядит так, как будто осознает, что у нее есть совесть и есть сердце, похожие на человеческие, и сейчас ее совесть кристально чиста, а на сердце — мир и покой…
Кургоко и Кубати Хатажуковы вдвоем, без провожатых, медленно ехали мимо длинного, вытянувшегося между берегом реки и лесистым склоном, просяного поля, на котором заканчивалась уборка щедрого в этом году урожая.