Усталым голосом сообщил Каплан-Гирей о том, что он молился аллаху о ниспослании Крыму легкой победы и успешного разорения высокомерной Кабарды (к вящей славе ислама), а также богатой добычи для каждого воина. В ответ послышался негромкий, но восторженный гул льстивых голосов с изъявлением благодарности луноподобному владыке и восхищения его безграничной мудростью и милосердием.
Высказался, не утерпел, и Алигот-паша:
— Победа великого хана предрешена! Ему остается только протянуть на тот берег свою священную руку — и…
— И если Хатажуков будет нам сопротивляться так же, — перебил с беспощадной насмешкой хан, — сопротивляться так же, как сопротивлялся кабардинскому правителю наш доблестный Алигот, то мы, конечно, без труда его разгромим.
Алигот съежился и зажмурил глаза. Ханская свита скромненько захихикала, прикрывая рты ладошками.
Каплан-Гирей благосклонно выждал некоторое время, давая приближенным возможность насладиться его остроумием, и заговорил уже о деле:
— Наше войско многочисленно и вооружение у нас хорошее, но мы все равно должны знать, какие силы и где собираются противостоять нам.
Один из главных военачальников хана калга[169] Баттал-паша заявил, что черкесы располагают лишь разрозненными отрядами всадников и беспорядочными толпами пешего простонародья, вооруженного чем попало. Лазутчики доносят о небольших скоплениях людей в лесу, у пологого подножья той горы, которая хорошо видна отсюда, — вон ее ближний к реке скат нависает обрывистыми уступами над долиной. По всем признакам, противостоять славным крымским джигитам смогут не более трех-четырех тысяч врагов.
Калга грешил, конечно, против истины. Он знал, что адыгских воинов гораздо больше, что они не разрозненны и хорошо вооружены. Знал он и то, что хан не принимает на веру его донесение, но калга представлял дело так, как это могло хану понравиться.
— А все-таки с ними придется повозиться, — предостерег Каплан, — вы же знаете, черкесы — отважные и сильные воины. У них в народе есть неплохая пословица: «Комар виден едва, да кровь сосет у льва». Не так ли, друг наш любезный Алигот?
Бедный паша стал еще меньше ростом и пригорюнился теперь уж не на шутку: неужели это опала?
Хан, однако, не был намерен уничтожать верного клеврета — разве что немножко помучить.
— Ладно, успокойся. Ты еще сумеешь заслужить новые почести. А где твой кабардинский приятель, как его… еще имя на твое похоже?
Наконец-то хан вспомнил о Шогенукове! Князь вошел в шатер, с трудом подавляя противную слабость в ногах, и склонился в низком поклоне.
— Говори! — приказал хаи.
«А что говорить?» — с испугом подумал Алигоко, но его изворотливая находчивость не подвела и на этот раз.
— Ослепительный хан! О ты, затмевающий свет луны даже в полнолуние! Пусть руки твои достигнут того, к чему стремятся твой прозорливый ум и великодушное сердце! Мой злостный враг Кургоко Хатажуков сумеет нанести немалый урон крымскому войску, если оно будет растягиваться в походе и расчленяться на отдельные отряды. Кабардинцы большие мастера устраивать засады и нападать неожиданно. Будь мне позволено великим ханом, я осмелился бы предложить, не мешкая ни одного дня и не тратя времени на мелкие стычки, отрезать Кургоко проходы в горные ущелья, а потом вытеснить его постепенно из лесов на открытые равнины. Еще можно успеть перехватить множество мирного люда, двинувшегося вместе с тысячными стадами скота в труднодоступные отроги Главного Кавказского хребта.
— Это мы и без тебя знаем, — махнул рукой хан, однако от проницательного взора князя не укрылось то, что его слова были внимательно выслушаны и будут, конечно, учтены.
— Ты все сказал? — спросил хан.
Шогенуков понял — если он сейчас ответит «да», то хотя и не навредит себе, но также и пользы не извлечет из этой беседы. И он решился — умный джин взял верх над жадным:
— Не в моих слабых силах оказать великому владыке мало-мальски заметную услугу, зато ее может оказать ему в битвах одна немаловажная принадлежность воинских доспехов, освященная в столице мусульманства…
— Что за принадлежность? — снисходительно поинтересовался Каплан-Гирей.
…И старинный панцирь вновь был извлечен на свет божий.
В шатре к этому времени зажгли с дюжину свечей, которые в Кабарде были редкостью даже в княжеских домах, хотя кабардинцы и поставляли воск Крыму и Турции.
Бесцветные глазки хана алчно блестели, когда он поглаживал руками отражавшую огоньки свечей изумительную голубоватую сталь. Властелин Крыма вдруг утратил изрядную толику своего величия и стал немножко больше похож на человека.