Весть о том пошла ещё с прошлого утра и с сёл потянулись зеваки, как на представление. Оба мельника выехали аккурат на следующее утро, до первых петухов, поспев на площадь, кишащую собравшимися зрителями, к возведению ведьмы на эшафот. У эшафота стояла большая железная клеть на телеге, которую до этого катали по городу на обозрение всем прохожим. Оба брата протиснулись (крепкие мельники умели толкаться локтями) к самым доскам помоста и стали ждать.
Ведьму под локти вытащили из клети и втолкали к ступеням. Она шла, шатаясь, понурив голову и рыжие волосы, заляпанные грязью, смрадом и тухлыми помоями крыли лицо. И только возведённая к столбу, привязанная, она подняла свою головку - открылась ликом на обозрение. Вздохи, всхлипы и кашель с руганью пролетели в толпе одной волной – вслед за её взглядом – по кругу. Вместо глаз в пустых глазницах торчали два листка клевера. Палач выругался и сорвал лепесток с правого глаза. По щеке заструилась кровь. Палач отпрянул и, нащупав рукою приготовленный заранее факел, забыв о словах обвинения, ткнул огнём в сухое сено. Затем попятился, оступился и, рухнув с парапета, сломал себе шею. Но дело было сделано.
Пламя вспыхнула слева от неё. Люди, вскричав от восторга, стали бросать в неё свои благословенные ругательства ещё громче, посылая в ад чертовку: для пуще благодатного урожая на будущий год. Не только словами бросались люди. Правда плевки и замокревшие овощи, разбивающиеся о её измазанное кровью лицо, не могли потушить пламя, сидящее на волосах и играющее платьем на ветру. Ветер поднялся, стал летать по площади, овевая головы всех собравшихся: и мужчин и женщин и детей. И тогда слово взяла ведьма.
Гулким шипением над площадью пронеслась речь горящей женщины. И ни у кого тогда не было сил произнести ни слова, даже мыши, видевшие это, не пищали. Ведь, когда слово берёт ведьма, его ни у кого не остаётся.
- Вы! Челядь мрака вылупившаяся в сношении мрака своих отцов! Они умерли! Вы умрёте! – тишина, только ветер…
- Но лучше!
Умеет ли зловеще улыбаться жаренное огнём лицо?
Она прокричала:
- Получайте же с частью меня мрак забот своих отцов! Живым от мёртвых привет!
Последние слова – будто пролаяла, сошла на хрип и забурлила.
Голова ведьмы в тот же миг взорвалась как полая тыква с порохом. И горячие куски и капли брызнули на толпу всю зевак, ту т же зашедшуюся визгом, и, затаптывая друг друга, удирающую с площади.
Но, как ни странно, двух мельников у самого подножия помоста брызги не коснулись. Только ветер гулял возле них. Они же, тоже, не будь дураками, ринулись прочь. И смех добрый, последний смех ведьмы, едва заметный, нёся на ветру волосок цвета огня, упал с ним в карман старшего брата.
Добравшись к дому послав, оставшегося сторожить мельницу, брата с вопросами куда подальше, в весьма хмуром настроении стали готовится к трудовому дню. Правда, трудиться было не чем. Была мельница, но вот зерна в округе не было: засушливые неурожаи прошлой осенью встретили амбары селений, а не собранное зерно. Трудное было время: люди стали собирать посеянное весной, из остатков, зерно с полей, да не со своих, а с чужих, фермеры стали сторожить посевы и, то сторожа умудрялись залупить насмерть вора, то вор приходило не один, и на утро сторожа находили в канаве - мёртвым. То зерно что осталось, на мельницу не везли – дорого. Тёрли на камнях по домам, по-маленьку. Жутко жилось людям в тот год. Одна была надежда – на сожжение какой-нибудь ведьмы. Её долго искали и, найдя всё-таки, даже привезли из дальних лесов, что находятся за пределами славной Франции – с лесистых холмов Германии.
Её-то сожгли, а значит – будет урожай, и фермеры не будут убивать друг друга.
Старший брат сунул руку в свой большой карман куртки, достав припасённый на дорогу кусок сыра. Есть ему, после виденного, отчего то (не как всегда) не хотелось, А потому он просто кинул его на стол. И ушёл за дверь.
Рыжий кот так сделал, только если бы наелся до отвалу. Вот он сидел на полу и наблюдал сию нелепость, думая как бы её исправить. Погрызанное, крысачьим отродьем, ухо болезненное ныло и напоминало о вкусе еды, в коею превратился тот грызун. В общем, хотелось есть. Он, не особо стесняясь, влез на стол и стянул сыр. А затем, устроившись на сапогах старого мельника, стал грызть добычу. Пришёл младший сын мельника, нагулявшись и надудевшись вволю и даже не глянув на кота, плюхнулся на стул, да и уснул там разморённый. Кот вернулся к своему занятия. Вот тут-то ему и попался на глаза рыжий волосок, прилипший к сыру. Кот тоже был рыж и свои волосы есть не стеснялся. Что он, собственно и сделал: подумаешь – чуть отдаёт костром, но ведь и мясом – тоже!
Кот поперхнулся и закашлялся, кусок встрял в горле. Сапоги под лапами стали неудобны, всё стало мешать задыхающемуся коту, он привстал на вытянутые лапы и захрипел, толчками выдавливая попавшую в горло шерсть. Стало тошнить, горлом пошла кровь, комната поплыла в глазах кота. Он хрипел.
- Хре…хррее…хррее… хрррр… Хренова шерсть, чтоб её!
И чего это, подумал кот, я тут раскорячился? Он, пошатываясь, опираясь на передние лапы встал, будто человек на задние, помотал головой и огляделся. Моя мельница. Кот вдруг понял, что знал эту мельницу и до того как был котом: помнил, даже, как строил её. Всё в ней было знакомо, каждый угол и каждое бревно. Странное было чувство: будто он – не он. И кот… и не только.
Затем кот оглядел себя. Он заметил, что заметно подрос, всем телом, да и здоровья в нём стало, как у мельника - хоть трёх сыновей строгай! А ещё он заметил, что, как дурак, стоит босой на полу. Он огляделся и упёрся взглядом в старые сапоги. Мои сапоги, подумал кот. Он не торопясь сел на пол и натянул по сапогу на каждую заднюю лапу. И стали они у него, точно ноги, правда голенища сапог заменили ему и штаны. Кот встал, походил туда-сюда и нашёл, что это очень удобно. Он подошёл кадке с водой, окунул в неё лапу и утёр морду. Вглядевшись в своё отражение на воде, решил, что это - не порядок...
Прошагав к старому сундуку, откинул крышку и порывшись в нём, выудил со дна старую мельникову шляпу, ту в которой ходили на праздники.
- Свиньи! Поубиваю крыс! – кот заметил маленькую дырку в шляпе.
Он снова порылся в сундуке и достал длинное белое перо. Подойдёт, решил он, заткнул её за кожаную ленту вокруг тульи, закрыв тем самым дырку на той.
Кот элегантно напялил головной убор на холку, примяв уши, и стал - почти как человек… Только – кот. Он направился к столу взобрался на стул и ухватив кувшин налил себе разбавленного вина в пустуй кружку.
Сын мельника спал. Э-эх, подумал кот, совсем парень от рук отбился, пристроить бы его куда… женить что ли? Он уселся на край стола, уставился в стену, как делал некогда старый мельник, и задумался. Посидев немного, наконец, обернулся.