Поезд подъезжал к станции, где жила Таня. Лицо Анны было взволнованно и задумчиво. Смельский тоже молчал.
Наконец и станция, поезд заскрипел тормозами и остановился.
Взяв несколько пакетов и чемодан, Анна направилась по адресу, а Смельский решил остановиться у старого приятеля своего по университету, Шилова, нынче ставшего управляющим у графа Сламоты.
Этого Шилова Смельский всегда считал за ловкого, но умного и честного малого. Его немного потребительский взгляд на жизнь находил со стороны Смельского свое оправдание в неодолимом веянии времени, против которого решиться идти могут только люди неблагоразумные, собственною рукою решившие устроить свою гибель.
Это были слова Шилова, часто повторяемые в приятельских беседах, и Смельский в конце концов согласился, что Шилов прав.
«На всяком поприще можно быть честным, – говорил Шилов. – Всякие идеалистические градации, что безусловно хорошо и что безусловно худо, являются бреднями».
Теперь, проезжая по парку к сламотовской вилле, все это припоминал Смельский, и ему искренне хотелось скорей увидеться с человеком, который всегда производил на него такое глубокое впечатление своей неотразимой логикой.
Он даже завидовал немного Шилову, втайне считая его гораздо умнее и даровитее себя.
Парк окончился, и показался сламотовский дом.
У друга
Шилов еще накануне встал с постели и занялся обычными делами.
Вид, однако, у него был не совсем еще здоровый. Лицо было бледно и имело какое-то угрюмое выражение. Впрочем, после болезни многие люди выглядят так.
Он сидел теперь в своем кабинете, проглядывая счета, присланные ему из других имений графа. В открытое окно врывался легкий ветерок теплого утра.
Шилов, казалось, был весь поглощен своей работой и потому не сразу даже заметил тихо вошедшего лакея с визитной карточкой на подносе. Машинально взяв у него карточку, Шилов, однако, лишь взглянул на нее, как угрюмое выражение лица его изменилось.
Он вскочил с кресла и, быстро спросив, где этот господин, вышел из кабинета навстречу.
Через минуту Смельский и Шилов пожимали друг другу руки, причем последний повторял:
– Как я рад, что ты приехал, Андрей! Вот удружил! Спасибо.
И, обняв гостя за талию, он ввел его к себе в кабинет.
Смельского главным образом поразил кабинет его старого друга. Все в нем было так роскошно и изящно, что молодой адвокат несколько дольше, чем следовало при первой товарищеской встрече, остановил взоры на некоторых вещах.
Шилов сам придвинул гостю кресло и пустился в расспросы, как он поживает, как устроился.
Движения Шилова были, как заметил Смельский, чересчур отрывисты, слова и тон, несмотря на попытку быть любезным, деланны, а лицо исхудало и бледно, только и жили на нем своим обычным красивым блеском таинственные темные глаза, знакомые Смельскому еще с университетской скамьи.
– Что с тобой? – спросил он. – Ты как будто нездоров, похудел, побледнел?
Тень пробежала по лицу Шилова, и оно сделалось еще мрачнее, и еще угрюмее блеснули его глаза.
– А, много неприятностей! – махнул он рукой. – И не только неприятности, даже целая беда, брат, стряслась со мною.
– Что такое? Какая беда?
Шилов изобразил на лице нерешительность, казалось, он раздумывал, рассказать другу про эту беду или умолчать.
Но вот сверкнула улыбка – тоже странная, тоже немного мрачная, и он решился.
– Да неужели ты не читал в газетах?
– Когда?
– Сегодня, вчера!
– Что?… Нет, я вот уже три дня не видел газет, я занят был совсем другим, у меня тоже, хотя и косвенно, но тоже неприятное дело… с родственницей моей невесты. Ну, да это я тебе потом расскажу. А что с тобой? Вероятно, выдающееся что-нибудь, если ты попал в газеты.
– Да, Смельский, – мрачно ответил Шилов, – даже чересчур выдающееся… Вот погляди. – Он раскрыл рубашку, где виднелась забинтованная грудь, а потом показал и порезы на руках, залепленные пластырями.
– Да! Да! Я и хотел спросить тебя, что это значит…
Шилов подробно рассказал о нападении на него в парке и в заключение назвал фамилию преступника.
Но лишь только он произнес ее, как Смельский вскочил с кресла и с ужасом спросил:
– Неужели Краев?
– А что же такое? Разве ты знаешь его?…
– Моя невеста сестра Краевой, последняя вызвала ее телеграммой, и мы только что с поезда: она поехала туда, а я к тебе, потому что я не знаком еще с Краевыми.
На этот раз лицо Шилова приняло изумленное, почти испуганное выражение.