– Смельский? Это хотя и молодой, но очень хороший адвокат, – сказал Сламота.
– Но… – начала было Анна и остановилась.
– Что вы хотите сказать?
– Но он друг вашего управляющего. Он и теперь, привезя меня сюда, отправился прямо к нему на квартиру.
Немного озадаченный этой неожиданностью, граф тотчас ответил, однако:
– Что же такое? Это ничуть не мешает их дружбе, и я уверен, что господин Шилов настолько честный человек, что он не помешает ему облегчить судьбу семьи преступника, каков бы он ни был.
И Анна согласилась с этим доводом. В это время сиделка вышла в сад и, подойдя к графу, доложила ему, что больная пришла в себя.
– А, – сказал Сламота, – теперь вы можете пойти к вашей сестре, я думаю, что ваше присутствие принесет ей большую пользу, чем мое, а я пойду домой сделать кое-какие распоряжения насчет ванн, которые предписал доктор для вашей сестры.
– Спасибо вам, добрый!.. Бог наградит вас… – поклонилась ему Анна и бросилась к дому, но потом пошла тихо, крадучись на носках, и скрылась в комнате больной.
В то время когда граф, задумчиво нахлобучив свою панаму, вышел за калитку дачи, к этой последней быстрыми шагами приближался Смельский.
Проходя, он заметил видную фигуру старика и даже несколько раз оглянулся ему вслед, так как тот вышел как раз из той дачи, куда ему сейчас надлежало войти.
Но Сламота не заметил молодого адвоката.
Мысли его были слишком смутны и далеки от всего окружающего.
Первый раз в жизни на душе его было так скверно, а почему – он и сам не мог дать себе отчета.
Любовь и долг
– Подождите немного! – сказала сиделка. – Я предупрежу сперва больную. Вы говорите: сестра? Хорошо-с.
Анна ждала у притолоки.
Сиделка вернулась и сказала, что Таня опять закрыла глаза и теперь тревожить ее нельзя.
Анна отошла от двери, вернулась в сад и только что хотела подойти к детям, как заметила входящего Смельского.
По лицу его, даже издали, она увидела, что он сильно взволнован.
Она пошла к нему навстречу и потом сделала жест, чтобы он опять вышел за калитку.
Когда они поравнялись на проходной дорожке около дач, Смельский заговорил первый:
– Анна! Я умоляю вас! Сейчас же уезжайте из этого дома! Тут нехорошо! Вы простите меня, они ваши родственники, но…
– Я знаю, что произошло тут! – гордо отвечала Анна и вызывающе прибавила: – И ради негодяя мужа ее я не оставлю без помощи умирающую сестру мою. Не об этом ли вы хотите просить меня?
– Но, Анна…
– Я сказала, и решение мое бесповоротно, господин Смельский, – еще более вызывающе ответила девушка.
– Но вы мне не даете даже говорить, и что значит этот тон? Разве я лично в чем-нибудь провинился перед вами?
– Вы провинились всеми словами, которые сейчас говорили, а главное, их общим смыслом, заключающим в себе ваш совет.
Смельский даже изменился в лице.
Горячо любя Анну, он, конечно, был не только смущен, но испуган этой переменой отношений к нему. Он не знал, что и подумать.
– Простите, Анна, но позвольте же мне привести мои доводы, на основании которых, может быть, вы и перестанете говорить со мною таким строгим голосом.
– Я слушаю.
– Я сейчас только был у своего товарища Шилова. Оказывается, что все дело в том (как это не дико!), что он ограблен Краевым и его сообщниками.
– Я повторяю вам, что я все это знаю! – сказала Анна. – Мне рассказал уже все эти ужасные подробности граф Сламота!
– Не тот ли старик, которого я встретил?
– По всей вероятности, да, потому что, когда вы вошли, он только за минуту перед тем вышел.
– Стало быть, вам все известно.
– Все.
– И вы решаетесь остаться в доме, над которым висит эта туча позора и которая должна забрызгать грязью всех, в нем находящихся?
– Без фигурности слога! – едко ответила Анна.
– Я понимаю, – продолжал все более и более теряющийся в догадках Смельский, – если бы дом этот посетило какое-нибудь общечеловеческое горе, я сам первый посоветовал бы вам во всю ширь открыть ваше доброе сердце для помощи, да и сам я раньше вас сделал бы все зависящее, а тут… Тут, Анна, вы знаете что?… Тут даже соприкосновение опасно… Тут, простите меня, пахнет сделкой между женой и мужем, которой хотят одурачить и правосудие, и родных, и всех доверчивых людей.
Анна слушала эту тираду, и глаза ее загорались, а щеки бледнели.
Смельский взглянул на нее и невольно содрогнулся от действия своих слов.
– Анна! – сделал он шаг к ней, кладя обе руки на грудь. – Простите меня, но ведь я говорю правду, ограждая вас, дороже которой я не знаю ничего для себя на свете.
Этот искренний порыв любимого человека разразил собиравшуюся грозу.