Тогда еще Краеву оставалось два года университета. Но он надеялся на уроки, а потом место, служба, – как-нибудь и выкарабкаются.
Трудно временами, тяжело было, но оба они были молоды, а молодость живет всегда под крыльями надежды.
И мало-помалу его скромные желания уже начали выполняться… к пятидесяти рублям прибавили еще двадцать пять, начальство отметило скромного и умного труженика, были уже шансы и к более заметному повышению. Поверив в близкое счастье, Татьяна Николаевна даже пополнела немного, и побледневшие было щеки ее опять вспыхнули румянцем, и вдруг… Вдруг… все это рушилось, да так ужасно, словно дикий кошмар, а не жизнь, окружил бедную женщину.
В первый день она свалилась в постель, с ней сделался припадок-столбняк, она лежала, будто неживая.
Глядела на детей и не видела их. Гладила их головы, слышала их лепет и не понимала, рука ее заученным машинальным жестом дотрагивалась до них.
Ночь на второй день она спала, а наутро не встала, а вскочила с постели.
Девочка-прислужница чуть не бросилась бежать, увидя искаженное, покрытое багровыми пятнами лицо барыни.
Татьяна Николаевна быстро собиралась куда-то, она оделась, причесалась, бормоча одну фразу:
– Нет, этого не может быть!..
Затем она ушла, приказав девочке неотступно смотреть за детьми до ее прихода, а придет она скоро.
Было ясное теплое утро.
На листьях и на траве еще дрожали слезинки росы, все вокруг улыбалось этой чудной улыбке утра после мглистой и дождливой ночи, которая походит на улыбку сквозь слезы на лице капризного, но милого ребенка.
Татьяна Николаевна теперь, казалось, окончательно пришла в себя.
Какой-то прилив энергии чувствовался в каждом ее движении.
Она шла бодро, высоко подняв голову, глаза ее блестели, и не будь этих пятен на лице, этих признаков страшной внутренней борьбы, ее можно было бы счесть за очень счастливую женщину, наслаждавшуюся утренней прогулкой.
Сперва она отправилась на станцию и послала сестре телеграмму такого содержания:
«Со мной страшное несчастье, приезжай скорей.
Отослав эту телеграмму среди шепота и улыбок на вокзале, Татьяна Николаевна углубилась в сламотовский парк.
Тихо шептались столетние сосны, березы и ели.
Ароматная прохлада опахивала разгоряченное лицо Татьяны Николаевны, и глубокая тишина как бы немного утоляла невыносимую боль души.
Татьяна Николаевна шла быстро.
Она думала теперь, приедет ли Анна. Такой ли она человек, какой себя показывает, и так ли она любит ее, как уверяет в письмах.
Анна Николаевна Болховская была дочь отца от второго брака и всего на год младше Татьяны Николаевны.
Она жила в доме тетки по матери, а в этом году, к началу августа, должна была все равно приехать в Петербург, чтобы поступить на акушерские курсы.
В последний приезд свой Анна очень понравилась Татьяне Николаевне.
Она выглядела героиней; она так хорошо, так умно говорила; она была так прелестна, у нее такие чудные глаза, такие пышные, тяжелые волосы.
Кто ни видел Анну, все влюблялись в нее, но она отвечала на искательства своей кривой, немного презрительной улыбкой.
«О, она, наверно, не покинет меня в моем страшном горе!» – думала Татьяна Николаевна, и ей казалось, что с приездом Анны все изменится к лучшему, все разъяснится, она, не кто иной, как она, распутает этот адский клубок, она оправдает бедного Павла!
Теперь же Татьяна Николаевна шла на ужасную встречу.
Она верила в свой инстинкт, она хотела видеть того, кто обвинил ее мужа, хотела вынудить его на очную ставку.
Сперва она бросится на колени перед графом, упросит его заставить своего управляющего еще раз в лицо сказать ей то, что он говорил властям.
Это была дикая, ужасная выходка, но что же делать, если немая сила влекла ее на это свидание, как будто в нем именно и заключалась разгадка всего страшного происшествия.
От возрастающего волнения Татьяна Николаевна шла все быстрее и быстрее.
Вдруг она вздрогнула и остановилась, почти лицом к лицу столкнувшись со стариком в белом летнем костюме и широкополой панаме, надетой немного набок.
Типичное красивое лицо его с горбатым носом и седой эспаньолкой дышало добродушием и той старческой свежестью, которая характеризует с хорошей стороны всю пройденную жизнь. В руках старика была тростниковая палка с серебряным набалдашником, а руки – в перчатках. Это был граф Сламота.
Татьяна Николаевна видела его раз, когда он подъезжал к вокзалу в коляске, видела очень близко, потому что вошли вместе и он в дверях уступил ей дорогу.
Она тогда же рассказала мужу про эту встречу, и долго потом вспоминалось ей славное, типичное лицо старого аристократа.