Татьяна Николаевна теперь опять стояла лицом к лицу с ним, на расстоянии каких-нибудь двух шагов.
На лице графа застыло выражение смущения.
Он видел, что глаза незнакомки (впрочем, как будто и знакомой, он видел ее где-то) прямо устремились на него и в них светились испуг, мольба и даже ужас.
Еще напряг старик память, чтобы припомнить, где он видел это лицо, и вдруг, вспомнив, вздрогнул.
Это была та женщина, которая на станции стояла на коленях перед арестованным мужем.
С полминуты оба стояли молча, глядя друг на друга.
Грудь Татьяны Николаевны высоко вздымалась от волнения, а граф не имел силы пройти мимо несчастной, сделав вид, что не замечает ее. Да и куда же она идет?
Она шла уже по той дороге после перекрестка, откуда путь только вел к подъезду сламотовского дома.
Стало быть, она имеет какое-нибудь дело к нему?
И, не пускаясь в догадки, какое это дело, чувствуя только прилив жгучего сострадания к этой несчастной и теперь, видимо, растерянной женщине, граф мягко спросил ее:
– Вы не ко мне ли, сударыня?
– Нет, граф! – дрожащим от волнения и слез голосом отвечала Татьяна Николаевна. – Я к вашему управляющему.
Лицо графа сразу изменилось.
Седые брови его вздрогнули, и голова выжидательно опустилась.
– Зачем? – так же тихо спросил он.
– Я жена Краева, граф… Вам ведь все известно. О! Граф!
Татьяна Николаевна упала на колени, и Сламоте больших трудов стоило поднять ее.
– Граф, – задыхаясь, говорила она, – прикажите вашему управляющему принять меня… я хочу… Я должна говорить с ним с глазу на глаз. Я молю вас об этом. Я все равно сперва бы просила видеть вас, потому что он, наверно, не примет меня!..
– Но зачем вам это свидание? Оно только еще больше расстроит вас и ничуть не поможет делу.
– О нет! Это поможет мне! Поможет душе моей. Оно облегчит ее.
Граф пожал плечами.
Уже чересчур странно было то, что говорила эта женщина.
На минуту в голове Сламоты мелькнула даже мысль, с добрым ли намерением идет она, не план ли мести обдуман ею. Не спрятано ли у нее орудие этой мести?
– Послушайте, госпожа Краева, – вдруг как-то особенно мягко и задушевно сказал старик, пристально перед тем поглядев на молодую женщину. – У вас есть дети! Вы ради них должны совладать с своим горем. Если ваш муж решился на такой шаг, то вам надо стараться примириться с ожидающей его карой и обратить всю любовь свою на детей ваших.
– А его бросить? Забыть? Предоставить судьбе?
– Да.
– От вас ли я это слышу, граф? Вы, о котором вокруг идет такая хорошая молва, вы, делающий столько доброго… и вы говорите, чтобы жена забыла мужа в несчастии… в страшном несчастии, обрушившемся на него незаслуженно?… Да знаете что, граф, сердце мое говорит мне, что он не виновен… я знаю его… Он не мог сделать этого, тут что-то ужасное, замешалась какая-то тайна.
– Что? – спросил граф и даже сделал шаг назад.
– Да, да, я твердо уверена! И вот за этим-то я и иду… Я хочу только поглядеть в лицо вашего управляющего и на нем прочесть, правду ли он говорит. Правда ли он видел моего мужа среди злоумышленников. О! Я прочту на лице его все, что мне нужно. Вы знаете, граф, когда человек находится в таком состоянии, как я, он может читать мысли другого. Я знаю, что вы думаете, вы боитесь, что я хочу отомстить Шилову, может быть, убить его? Ха, ха, ха! Нет, нет. Пусть Бог сам его убьет, коли он заслуживает этого! Мне же нужно видеть только его лицо… потому что я видела сон… а он кажется мне правдивее действительности.
Сламота слушал молодую женщину с все более и более возрастающим изумлением. Все, начиная с того, что она действительно угадала его мысль, и кончая ее горячим убеждением в невиновности мужа, несмотря на все улики против него, окончательно сбили его с толку, и он сам чувствовал, как сомнение в чем-то таком, в чем он побоялся бы сознаться даже самому себе, начало закрадываться в его душу.
А Татьяна Николаевна, молитвенно сложив руки, продолжала:
– Граф! Одной милости прошу у вас именем моих детей, которые будут благословлять ваше имя, помогите мне увидеть его!
Она опять упала на колени.
В эту минуту неожиданный порыв ветра пробежал по деревьям, и вершины их грозно зашумели, словно негодуя на кого-то.
Сламота опять поднял Краеву.
– Пойдемте! – глухим голосом сказал он, повернувшись к дому. Сомнение бог знает в чем и отчего росло в душе до степени нервной тревоги.
Солнце задвинул край дождевой тучи, и в парке стало темно.
Ветер шумел по верхушкам сосен и берез.
Они шли молча.