— Незачем было оглядываться, — злорадно хихикнув, сказал кто-то. — Известно ведь: чтобы увидеть того, кто явился с живыми отужинать, иному достаточно и через дверную щель глянуть, из сеней. А уж если из печного устья смотреть — тут каждому потустороннее откроется.
— Ну теперь-то я это и без тебя знаю. — Рассказчик поклонился.
— А вообще, — добавил еще кто-то рассудительным тоном, — перед Рождеством положено молча трапезничать, чтоб честь соблюдать да уважение, а то и не такое может приключиться…
— Вот и дед мой так же говорил.
— А чего ж ты его самого-то не позвал?
— Да не любит он…
Петруха стоял и слушал все эти разговоры разинув рот.
— Ну что, паря, нравится тебе с нами? — раздался рядом дребезжащий старческий голос.
Парнишка обернулся: подле него стоял, чуть заметно сгорбившись, бородатый старик весьма необычного вида. На голове у незнакомца красовался высокий шлем с роскошным резным гребнем и узорчатыми «ушами» по бокам. Петруха с восхищением отметил, что невиданная чудо-шапка, похоже, сработана полностью из дерева. Интересно, что за старик такой? Лицо хоть и не прячется под накладной личиной, как у других ряженых, зато сплошь вымазано чем-то темным и блестящим — будто его тоже из дерева вырезали да лаком покрыли. Длинная седая борода — курчавая, точно ворох стружек. А на плечах почему-то конские копыта — ни дать ни взять эполеты генеральские…
— Вообще-то, нравится, — ответил Петруха, с любопытством разглядывая старика. — Весело тут у вас. Только вот не пойму я, дедушка, откуда вы все? Ведь нездешние, я же вижу. Из Солоновки, что ль?
— Да отовсюду, — махнул рукой дед.
— Как это? — не понял Петруха.
— Да вот так и есть, — пожал копытами старик. — Сам-то я, стало быть, тутошний.
Петруха усмехнулся.
— А вот и врешь, дедуля. Я тутошних всех знаю.
Старик хмыкнул в бороду.
— Всех, говоришь? Ну что ж… Меня Кириллом Григорьевым кличут.
— Ты гляди-ка! — подивился Петруха. — Да ведь и я тоже Григорьев! Григорьев Петр.
— Верно, — кивнул дед. — А отец твой?
— Иван Кириллович…
— Вот то-то и оно.
Петруха недоуменно уставился на деда.
— В каком это смысле?
Старик вздохнул.
— Верно Ефимка сказал: туголобый ты, однако…
— Какой еще Ефимка? — Петруху начинало понемногу коробить. — Этот, что ли, который сетью себя опутал, точно сом взбесившийся?
Дед не ответил.
Петруха насупился: ему вдруг стало казаться, что его тут держат за дурака. Он молча развернулся и хотел было уйти, но тут взгляд его замер, а душу объял радостный трепет.
Толпа перед ним расступилась, и по образовавшемуся проходу легкой плывущей походкой шагала ему навстречу стройная, облаченная в изящную меховую шубку девушка. Маленькая, едва ему по плечо. Волосы упрятаны под белоснежную шапочку, но черные глаза, ресницы-хвоинки, брови-крылья не могли принадлежать никакой другой…
— Она! — с благоговением выдохнул Петруха и хотел было уже шагнуть девушке навстречу…
— Посторонись, паря, дай ей дорогу. — Кто-то схватил его за рукав и оттащил в сторону.
А девушка проплыла мимо, лишь мельком взглянув на Петруху, и встала в середине круга. Окружающие в почтении сомкнулись.
— Кто она? — хрипло выдавил Петруха.
— Она-то? — переспросил старик в шлеме. — Самая старшая из всех нас.
— То есть как самая старшая? — Петруха округлил глаза. — Она ведь совсем девушка еще…
— Эге, паря! Коли она тебе девкой молоденькой кажется — стало быть, шибко уж приглянулся ты ей. Радуйся: она ведь много на что способна, глядишь — милостью какой одарит. А вот мне она только старухой седой и видится. Да она такая и есть — Старуха-Вьюга, древняя, как сама земля…
Петруху словно в прорубь с головой окунули. Стоял и таращился то на девушку, то на ряженых, то на старика. Наконец, сглотнув, жалобно всхлипнул:
— Где я, а?
Дед почему-то нахмурился, сверкнул из-под бровей глазами.
— Где-где! — буркнул он. — Там же, где и все мы! — Но, окинув взглядом оторопелого Петруху, смягчился, добавил уже теплее: — Не горюй, внучок! Старый год только-только на покой отправился. Нам с тобой еще добрых шесть деньков на воле гулять, аж до самого Крещения! Но уж потом погонят люди нас прочь помелом поганым — знай держись! Да только ведь это не навсегда. Год переждем — и опять загуляем!