С волей, которой хватило бы на самоубийство, начинаю отчаянную борьбу:
— Прошу тебя, как друга, неофициально, выдумай что-нибудь! Найди какую-нибудь лазейку.
Страдания научили вьетнамцев ценить самое ценное. Готовы потерять все, но не дружбу.
Оба «третьих» выходят из своей неподвижности. Ке насыпает чай из пакетика в чайник, Хоан наливает кипяток из термоса. Предлагают нам выпить. Я коснулась чувствительной струны, и теперь она звенит в немом молчании. Голос Нгуена доносится как бы издалека:
— Думал уже…
Пьем крепкий чай. Между двумя горячими глотками Нгуен продолжает:
— Ребенок мог бы уехать с тобой под каким-нибудь предлогом…
Каким? Нет другого предлога, чтобы оторвать ребенка от дома и родины, кроме войны.
— …например, съемки фильма…
Как же я не подумала об этом сначала? Действительно, я рассказывала Нгуену проект сценария на вьетнамскую тему. Замысел, в общем, ему понравился. Но, лучше зная психологию страны, он предложил изменения, главным образом политического характера.
— Конечно! Для съемок фильма…
Нгуен приступает деловито к обсуждению этого плана. Незаметно фильм превращается в главный предмет разговора. Увлекаемся. Я забываю размолвки с кинематографией, сложный симбиоз: сценарист-режиссер. Издали все кажется более простым и возможным.
К концу разговора Нгуен приберегает самое главное. Голос его меняется. Становится совсем тихим от сосредоточенности. Тревожная дробь пробегает в воздухе.
— Нужна официальная поддержка со стороны болгарского посольства. Послу лично надо ходатайствовать перед нашим министерством иностранных дел.
Все трое смотрят на меня смущенно. Наверное, думают, что ставят передо мной невыполнимую задачу. А это для меня успокоение. Я уже разговаривала с нашим послом и имею его моральную поддержку. Теперь можно вздохнуть.
Остаюсь одна, но все еще гостит добрый голос. Перебираю четки всего, что сказано. Но воют сирены. Спускаюсь в убежище легкими от надежды шагами. Гул приближается, приближается и не может спугнуть мою надежду.
Начать сначала означает повторить все.
С матерью схватываем заляпанного чернилами чертенка и, раньше чем он понял бы, что происходит, раздеваем его в ванной и окунаем в воду. Потому ли что виновата, на этот раз не брыкается и не швыряет в нас куски мыла и намыленную губку. Пищит, конечно: «Лам! Лам!» (Горячо!).[10]
Большое мученье — мытье волос, длинных, как шлейф кометы. Мать на меня ворчит:
— Поливай спину. Простудишь ее. Если не умеешь обращаться с ребенком, зачем ее привезла?
Та кричит, что «сафун»[11] щиплется.
Держать ее — все равно, что держать молнию. В мгновенный промежуток между ее писком и криком матери слышу, что надрывается телефон. Наверно, он звонит давно, но разве услышишь.
Мама, словно того и ждала, отправляет меня из ванной. Руки в мыле. К одному уху прижимаю трубку, к другому — ладонь. Но и сквозь нее прорываются двухголосые крики. В трубке подсмеивающийся голос с другого конца Софии. Мой собеседник, как видно, догадывается, в каком аду я киплю.
— Хочешь свеженький анекдот? Произошло землетрясение на юге Франции. Ребенка отправили к родственникам на север. Вскоре они пишут: «Лучше бы вы нам прислали землетрясение!»
Да, а мне бы лучше привезти небольшую бомбардировочку в масштабах моей квартиры.
— Могу дать тебе полезный совет. Возьми еще одного ребенка.
Насмеявшись, снова возвращаюсь к действительности. Иду в ванную. Мать стоит спиной и за бульканьем не слышит моих шагов. Застаю неправдоподобную картину. Укрощенная Ха мурлычет, как котенок, только что налакавшийся парнушки. Мать поливает ее водой, гладит по черной головке и приговаривает неузнаваемым голосом:
— Ну вот так. Сейчас ты будешь чистенькой, хорошенькой девочкой.
Отступаю назад, чтобы не нарушить идиллии.
С годами все больше понимаю, чего не надо было бы в жизни делать.
Звоню по телефону в болгарское посольство. Посол не подходит. Голос сообщает, что он болен. Вспоминаю, как он встретил меня в этом году, похудевший, «просветленный». Не серьезная ли болезнь? Из-за чепухи он бы не оставил посольство. Зная его доброту и отзывчивость, прошу ему сообщить, что я звонила.
После обеда Хоан повел меня в «Храм литературы». Я не слышала более волнующих звуков, особенно после воя сирен: «Храм литературы». Иду поклониться своему божеству.
11
Искаженное от «сапун», что по-болгарски — мыло. У нас бы она, вероятно, кричала «мыво».