– Но при чем тут твои сны? Почему ждешь ты худа и бедствий, звезда моих дней?
– Ты что, не видишь, пустой бурдюк, что мальчик отмечен страшной печатью Иблиса?! Ты не чувствуешь, что самые страшные кары ждут его и нас вместе с ним?!
«Ага, значит, все дело в пятне… Но что в нем такого уж ужасного? Светло-красное, от ушка до шеи… Его под волосами и видно не будет».
Однако все это Рахим произнести не решился – он был достаточно мудр и достаточно терпелив, чтобы криком не пытаться умерить крик. Пусть уж жена успокоится, а тогда и поговорим.
– Я увидела пятно и поняла, что смерть наша совсем близка… И потому требую, ты слышишь, рваный кушак, требую, чтобы ты сию же секунду отослал няню с этим страшным уродом в дальнюю деревню – пусть твои убогие родичи или пастухи нянчатся с ним!
– Воистину, жена моя, ты утомлена и раздосадована… Это все скверный полуденный ветер. Он приносит смуту в людские сердца. Успокойся, поспи немного, а потом и поговорим.
– Я требую, чтобы его сию же секунду не стало!
– Любимая, ты заставляешь меня гневаться…
– Да что твой гнев?! Пустая болтовня! Урод… Урод не может быть моим сыном! Спрячь его с глаз моих навсегда!
Рахим и хотел бы сдержаться, но не мог – эта глупая курица, воистину подлинная дочь своей безумной матери, посмела назвать его первенца, долгожданного и такого славного, уродом!
– Так знай же, дочь безмозглой ослицы, что малыш Масуд останется здесь, в отцовском доме! Его будут учить лучшие учителя и вскормит самая добрая кормилица! Он, слышишь ты, порождение гиены, будет наследником и моего дела, и моих сбережений!
Впервые за два года Рахим кричал. Кричал на жену, в которой еще вчера души не чаял, с которой вместе считал мгновения до появления такого долгожданного малыша.
Бесиме замолчала. Должно быть, перемена в ее супруге была более чем разительной – иначе бы она попыталась настоять на своем. Но кричащий Рахим был так не похож на себя обычного, что Бесиме испугалась, испугалась даже больше, чем родимого пятна на шее сына.
Испугалась и замолчала. Замолчал и Рахим. В прозрачной утренней тишине послышался едва слышный призыв к молитве. Рахим встал и, не оборачиваясь, повторил:
– Малыш Масуд будет наследником моего дела. Ты запомнила это, ничтожная?
И Бесиме молча кивнула. Одного тона мужа было довольно, чтобы любые возражения застряли у нее в горле. Значит, это чудовище останется дома. Но она, умница Бесиме, не подойдет к нему ближе пяти локтей, о нет! И матушке своей непременно скажет, чтобы не касалась внука и пальцем.
Малыш же Масуд сладко спал в соседней комнате под присмотром двух теток – младших сестер Рахима. Они, конечно, слышали все от первого до последнего слова. И точно так же, как брат, недоумевали, чем смогло напугать Бесиме родимое пятнышко у новорожденного.
– Воистину, брат прав: малыш вырастет и продолжит отцовское и дедовское дело, – прошептала Алия.
– А мы сделаем так, чтобы его и пальцем не тронула ни эта припадочная дурочка, ни ее крикливая мамаша.
Алия укоризненно покачала головой, дескать, нехорошо так говорить о родственниках, но вслух ничего не сказала. О нет, и она, и Алмас изо всех сил пытались принять Бесиме, показать, что она им теперь как сестра, но чувствовали, что та не принимает их дружбы, как бы ни были медоточивы ее речи.
– И да будет так, Алия! Теперь у малыша две любящие тетушки, отец, не помнящий себя от радости, и одна злая мачеха, вход которой в покои Масуда отныне заказан.
– Да будет так! – согласилась сестра.
Вечером того же дня Алия и Алмас устроили в покоях новорожденного его кормилицу, добрую Зухру. Девушки опасались, что та, подобно глупой Бесиме, тоже испугается «знака Иблиса» и начнет причитать или проситься домой, в деревню. Однако опасения оказались пустыми – Зухра прижала кроху к груди как собственного сына и едва слышно запела какую-то немудреную песенку. Малыш, который полдня не давал теткам покоя, капризничал и плакал, в тот же миг успокоился и уснул.
– Аллах великий, какой славный малыш… – прошептала Зухра.
– Ты не боишься его, красавица?
– А почему я должна его бояться? Он же просто несчастный кроха, от которого отказалась родная мать.
– Но родимое пятно осталось…
– Мне непонятна твоя настойчивость, уважаемая, – гордо выпрямилась толстушка. – У него может быть даже десяток родимых пятен. Угрозы они не таят ни малейшей. А маленького мальчика надо вырастить в любви и заботе. Глупые крики безумных дервишей пусть пугают тех, у кого Аллах великий отнял мозги… Или кому не дал их вовсе.