Здесь было очень холодно, во рту пересохло и хотелось пить.
— Очнулся, корм?
Шейд поднял голову. Скрестив руки на груди, над ним возвышался мужчина. Холодный взгляд голубых глаз, светлые соломенные волосы и, конечно же, красивое лицо, на котором застыло ледяное надменное выражение. Вампир.
Шейд не знал, что у кого-то глаза могут быть холоднее, чем у его любимой снежной королевы. Тот промораживающий холод, что стыл в глазах блондина, невозможно было сравнить с выражением любимых серых глаз. Если Каэлин отгородил свое сердце ледяной стеной, то у этого вампира… лед вмерз в само сердце.
— Кто ты такой? — хрипло спросил Шейд.
— Меня зовут Эллин, детка, и я твой персональный кошмар.
*
Следующие два дня Шейд горел в аду. Вампир вколол ему в вену какую-то жидкость. Почти два дня организм пытался усвоить ее; она распространялась и всасывалась, проникая в системный кровоток, меняла состав крови и, разнесшись по всему организму, постепенно его перестраивала. Шейд был здоровым, сильным мужчиной и смог адаптироваться под этот вирус. Он ломался. В буквальном смысле этого слова. Сознание плавало на грани яви и бреда, давление в теле нарастало с каждым часом, из носа и ушей текла кровь. Кости трещали, все тело пылало и ломило. К вечеру он не мог сдерживать крики. Эллин же только смеялся, глядя на его мучения и, казалось, наслаждался воплями мужчины.
Жидкий огонь разлился по всему телу, органы, казалось, плавились, сердечно-сосудистая система перестраивалась, скелет рушился, чтобы восстановиться уже другим. Это было настолько больно, что Шейд периодически отключался, но ненадолго — боль не давала ему кануть в блаженное забытье. Бывали такие моменты, когда Шейду казалось, что он не выдержит больше ни секунды. Кровь и пот заливали лицо, он захлебывался в собственных криках, эхом отдававшихся от стен его темницы.
На третий день адский жар, наконец, начал спадать, перестройка скелета закончилась. Шейд чувствовал себя усталым и разбитым. Все тело беспощадно ныло. Он просто повис на своих цепях безвольной массой. Эллин дал ему передохнуть только несколько часов, в течение которых Шейд иногда просыпался, потом снова погружался в вязкое марево своих кошмаров, и тогда ему казалось, что пожар в теле снова разгорается.
На следующую ночь Эллин явился снова и принес полную чашу красной жидкости.
— Ну а теперь, птенчик, повеселимся, — клыкасто ухмыльнулся вампир. — О, я знаю, малыш, ты хочешь пить, верно?
Он поднес к губам Шейда чашу. Мужчина машинально сделал большой глоток и тут же, закашлявшись, с отвращением выплюнул эту жидкость. Кровь. Это была кровь.
— Не хочешь? Какая жалость… Но воды тебе не видать, птенчик, — наигранно огорчился вампир.
Затем пытка продолжилась. На четвертый день, терзаемый сильной жаждой, Шейд не сумел сдержаться. Чаша была выпита до дна. Кровь, которую Шейд выпил, была нечеловеческой, как потом признался Эллин. Она принадлежала вампиру.
Он смотрел, как жадно пьет Шейд, как тонкие струйки крови текут по его подбородку и груди, и смеялся, смеялся… А потом, наклонившись, слизнул с его губ рубиновые капли, медленно проводя языком вдоль шеи и груди.
Шейда передернуло от отвращения.
Шестой день его пытки ознаменовался новым событием — Эллин принес с собой плеть. Отрастив когти, вампир полоснул ими по груди Шейда, и мужчине пришлось сжать зубы, чтобы не зашипеть от обжигающей боли. Эллин отошел на шаг, слизнув кровь с кончиков своих когтей, и стал наблюдать за тем, как глубокие борозды на груди Шейда медленно, но стремительно зарастают. Кожу щипало и жгло, пока раны регенерировали. Через некоторое время от глубоких кровавых борозд на груди не осталось и следа, лишь кожа немного покраснела.
— М-м-м… Хорошо, очень хорошо, малыш, — улыбнулся блондин. — И почему ты не родился оборотнем? Вирус так прекрасно прижился в твоем теле…
И начался новый ад.
Эллин медленно охаживал его плетью, оставляя на теле глубокие порезы, которые мгновенно регенерировали. Неизвестно чего он пытался добиться, но, кажется, Шейд понял, какую цель вампир преследует, когда тот подошел к нему и начал нашептывать на ухо, водя когтями по животу и глубоко вдавливая их в кожу:
— Ты любишь Каэлина, не так ли? Но ты для него всего лишь подстилка и корм. Сладкий мальчик, я понимаю, что дю Шарм нашел в тебе. Ты такой отзывчивый, сострадательный и добрый… Каэлин всегда обожал прямо противоположное ему. Бездомных собачек не подкармливаешь, нет? Нравится раздвигать ноги для вампира? Шлюшка…
Шейд не помнил, что произошло дальше. Глаза застила пелена ярости, гортанный рык заклокотал глубоко в груди и вырвался из горла. Взревев, мужчина рванулся из своих цепей, и запястья обожгло болью — серебро! Его кандалы были серебряными.
А Эллин смеялся. Хохотал ему в лицо. И этот смех распалял Шейда еще больше, подогревал его ярость и ненависть, такие, каких он никогда за всю свою жизнь он не испытывал. Звериный рев вырвался из груди, тело снова заполыхало, объятое пожаром, но теперь этот пожар был родной, уютный, и не причинял боли. Никакого треска, лохмотьев из кожи, боли… Тело перестроилось мгновенно и легко.
Теперь Шейд понимал, почему цепи такие тяжелые, а серебряные браслеты, сковывающие запястья, такие широкие для человеческих рук.
— О, сначала у меня было много планов. Я придумал сотню самых изощренных способов заставить этого гнусного выродка дю Шарма страдать. Глупая амеба, он зависим от вас, никчемные людишки, как бы презрительно к вам ни относился. Иначе бы не связался с той смертной шлюшкой Мари. — Эллин расхаживал вокруг ревущего и дергающегося в своих цепях оборотня и хлестал его плетью. — Сначала я решил подсунуть ему какого-нибудь сладенького мальчика, но потом подвернулся ты… Как вовремя, Шейд! Ты просто находка! Конечно же, этот идиот растаял. Ты как раз в его вкусе. И теперь, когда он к тебе привязался, я сделаю из тебя то самое чудовище, которых он ненавидит всей душой. И ты убьешь его для меня, потому что сам так захочешь, Шейд…
Шейд взревел так, что содрогнулись стены и потолок подвала.
Огромный серебристо-серый вервольф бесновался на цепях, рыча от ярости и ненависти. Сильные задние лапы имели строение волчьих, в остальном же телосложение оборотня мало отличалось от человеческого, разве что было намного больше и крепче: плечи раздались вширь, мускулы на руках вздулись, массивная широкая грудь и мощный мускулистый торс покрыты короткой серой шерстью, на длинных пальцах отросли волчьи когти, длинные и острые. Уши у вервольфа, как и у волка, стояли торчком, густая серая грива покрывала голову и шею.
— Великолепно! — Эллин пришел в восторг, горящими глазами глядя на оборотня, когда окончательно вывел того из себя. — Изумительный получился экземпляр! Вот теперь развлечемся…
И снова Эллин вколол ему какую-то дрянь. Вскоре Шейд понял, что это такое. Это вещество не давало ему вернуться в свой человеческий облик, заточив в теле монстра. Для чего? Для того, чтобы он мог выдержать новые пытки.
Плеть, серебро и каленое железо выматывали его так, что он обессиливал за ночь и вис на цепях, когда к утру Эллин оставлял его в покое. Первые три дня, проведенные в этом облике, Шейд бесновался и пытался наброситься на своего мучителя, но серебро держало его крепко. Оборотень был голоден, зол и хотел пить. На четвертый день Эллин принес ему и еду, и питье. Вновь это оказались вампирская кровь и сырое мясо. Шейд набросился на них, как безумный.
Звериная сущность оборотня поглотила его без остатка, он смотрел на вампира глазами животного, мечтая впиться ему в горло и разорвать, почувствовать, как горячая кровь заливает ему пасть…
Эллин торжествовал.
Через неделю началась его дрессировка. У зверя уже не осталось сил на ярость, он был угрюм, ворчлив и только бросался на приносимую вампиром адскую еду. Дрессировка заключалась не только в избиении хлыстом и серебром, но и в гипнозе. Эллин долго смотрел ему в глаза, ментально посылая ему те или иные приказы, совсем как собаке: например, подать голос, за что он получал кусок мяса или еще одну чашу крови.