— Вы знакомы с условиями? — спросил Рагиду, когда я села. Его пыльная контора была завалена грудами бумаг. Стекла окон, выходивших на улицу Сент-Оноре, покрывала сажа.
— Да.
— Тем не менее закон требует, чтобы я ознакомил вас с содержанием контракта. — При небольшом росте Рагиду обладал исключительно низким голосом. — У вас будут раздельные финансы. Вы будете поровну участвовать в расходах по ведению домашнего хозяйства. Даже стоимость венчания вы оплатите поровну.
Он опустил голову, перечитывая строки.
— Ваш муж не несет ответственности за ваши долги. Вы от этого союза не получаете ничего сверх полутора тысяч ливров в год.
Рагиду положил бумаги на стол и снял очки.
— Гражданка Богарне, я должен быть с вами откровенен. Этот человек не принесет вам ничего, кроме своего плаща и шпаги. Боюсь, что не могу, говоря по совести, советовать вам подписать этот контракт.
Несмотря на то что в кабинете было прохладно, щеки у меня вспыхнули.
— Я приехала, чтобы подписать его, гражданин Рагиду, а не обсуждать.
— Пожалуйста, поймите: для вас было бы несчастьем выйти за этого человека.
— Так тому и быть!
И я взяла в руку перо.
Бонапарт сидел в прихожей.
— Только плащ и шпага, — повторил он позабавившие его слова.
— Вы подслушивали? И не оскорблены? — Я была вне себя. Имея дело с Бонапартом, ничего нельзя предвидеть.
— Посмотрим, на что способны плащ и шпага!
В тот же день, позже
Колокола приходской церкви пробили четыре. Я стояла у окна, глядя в сад. Сзади послышались шаги, и, обернувшись, я увидела Ланнуа с потертым кожаным саквояжем в руке.
— Вы куда-то собрались, Ланнуа? — спросила я. Об отлучке мы с ней не договаривались.
Она так энергично вздернула голову, что с нее едва не слетела скромная соломенная шляпка с бантом из ленты в бело-синюю полоску.
— Я не могу служить этому якобинцу!
— Вы уходите совсем? Сейчас?
— Прощайте! — зарыдала она, бросаясь в мои объятия.
9 марта
Немногим позже семи утра приехали Баррас и Тальен. Тальен был в черном сюртуке и цилиндре. Вместо сабли он держал в руке зонтик.
— Его похоронный костюм, — сказал Баррас, одетый в бархат и кружева.
Я напряженно улыбнулась.
Втроем мы поехали в карете Барраса, украшенной Агат и Гонтье: они привязали к упряжи букетики цветов белыми ленточками.
Ровно в восемь мы вошли в приемную районной управы, когда-то элегантную комнату, белую с золотом и шалящими купидонами, ныне покрытыми пылью. Здесь располагался штаб Второго района. В мраморном камине затухало пламя. Было темно: в бронзовом подсвечнике горела единственная свеча. Большие зеркала в позолоченных рамах отражали лишь тени.
Мой советник Жером Кальмюле уже сидел здесь в одном из тяжелых кожаных кресел. Регистратор, гражданин Лёклер, просматривал за столом бумаги; рядом с ним расположился худенький паренек с деревянной ногой. И никаких признаков присутствия Бонапарта!
— Несомненно, что-то задержало его в пути, — сказал Баррас, снимая пелерину.
Стали ждать. Примерно через час регистратор поднялся, зевнул и надел плащ.
— Оставляю тебя ответственным, Антонин, — бросил он пареньку на ходу.
Гражданин Антонин поудобнее пристроил свою деревянную ногу под большим письменным столом и важно посмотрел на нас.
— Несомненно, Бонапарт решил, что его ждут к девяти, — поерзал на неудобном стуле Тальен.
— Уже четверть десятого, — заметила я. Мой букетик цветов уже начал увядать. — Нам пора уходить.
Я была зла. И более того, унижена.
— Ждите! — приказал Баррас.
В начале одиннадцатого мы услышали шаги на лестнице.
— Прибыл, — прокомментировал Баррас.
В комнату ворвался Бонапарт в сопровождении молодого человека в мундире, прошел прямо к Антонину и встряхнул его.
— Проснитесь!
Паренек, моргая, завертел головой.
Бонапарт схватил меня за руку и, потянув на себя, заставил встать.
— Пожените нас! — скомандовал он пареньку, с усилием натягивая золотое кольцо мне на палец.
За несколько минут все было кончено.
Мы с Бонапартом ехали в Шатрен. Я молчала.
— Что-то случилось?
Если бы Баррас не настоял, я бы уехала. Не знаю, зачем я осталась.
— Так разведитесь со мной сегодня же.
— Может быть, и разведусь!
Остаток дороги до Шатрена мы сидели в полном безмолвии. Приехав, я сразу поднялась наверх и, смущенная суетой, которую подняли Агат и Гонтье, бросила на кровать цветы. Когда в комнату вошел Бонапарт, пес зарычал.