— Это единственное, что я не могу выносить.
— Клизмы? Некоторые женщины их любят, — захихикала Минерва.
— А некоторые мужчины любят их ставить.
— Ей-богу! — захохотала Фортюне Гамелен.
— Это правда. Мадам Мерсье постоянно жалуется, что ее муж слишком охотно ее лечит.
— Ах он, негодник!
— Не то чтобы я хотела сменить тему разговора, Жозефина, но правда ли, что ваша золовка со своим мужем купили большой дом на углу улицы Мон-Блан?
— Леклеры? — Кивнув, я выложила на стол очередную карту. По возвращении из Милана Паулина и Виктор купили (говорят, за наличные!) дом через три от нашего. Всякий раз, как я прохожу мимо него, вижу в окне лицо Паулины. За глаза зову ее моей личной шпионкой.
— По-моему, хорошо, когда родственники живут рядом, — сказала мадам де Крени. Мы с Терезой переглянулись.
— Не всегда, — призналась я.
— Вот как? — Все выжидающе на меня уставились.
— Вы всегда можете нам довериться, — подбодрила меня Минерва, уловив мою нерешительность.
И тут я выложила все: что Жозеф поклялся разрушить мой брак, что мать Бонапарта обзывала меня старухой и того похуже; что Паулина шпионит за мной; что я наконец поняла: для корсиканца жена не значит ничего, в отличие от семьи. Любовь моего мужа ко мне и моим детям вызывает у его родни ревность.
— Бог мой, я слышала о вендеттах, но… я понятия не имела! — болтая ногами, воскликнула мадам де Крени.
— Меня удивляет эта суета вокруг ваших коммерческих дел. Я думала, дядя вашего мужа занимается снабжением армии.
Феш? Я кивнула. Как и Жозеф. И Люсьен.
— А разве Паулина и Виктор Леклерк — нет?
Я закатила глаза. Ну да… и они тоже.
— Это правда, что их отозвали из Милана?
— За набивание карманов, как я слышала.
— Говорят, они купили имение в Италии.
— И присматривают себе недвижимость под Санлисом.
— Я думала, это другой брат ищет дом под Санлисом. Как его зовут? Ах да, Люсьен. Тот молодой, в очках с толстыми стеклами.
— Но разве это не он недавно купил городскую усадьбу на Гран-Рю-Вер? Это на жалованье-то депутата?
Фортюне Гамелен присвистнула:
— Обожаю это шампанское!
— Вы слышали о приключении Фортюне, Жозефина?
— Она прошла по Елисейским полям, обнаженная до талии.
— На спор, — самодовольно улыбнулась Фортюне Гамелен.
— Из-за этого едва не начался бунт.
— До сих пор не понимаю отчего, — закатила глаза Фортюне. — Как будто люди раньше женщин не видели.
— Вы бы видели, что писали газеты!
— Кстати, о газетах. — Минерва положила карты. — Кто-нибудь из вас читал статью в «Ла-Ревелетёр»? О том, что директора уже неделю знают о поражении нашего флота.
— Каком поражении?
— Вот это я и хотела бы узнать.
Все повернулись ко мне, и мои глаза наполнились слезами. Я не хотела бы, чтобы подруги узнали эту новость от меня.
16 ноября
Ходят слухи, что с армией Бонапарта неладно, что она в окружении.
12 декабря
Мой слуга вернулся с рынка в слезах:
— Генерала Бонапарта убили в Каире!
Я тотчас отправилась во дворец к Баррасу. Решила не читать газет, не верить им, но совсем не обращать внимания на такие слухи невозможно — я должна знать, что происходит.
Дорога до дворца отнимает много времени. Кое-где заметны признаки беспорядков, и чем ближе к рынку, тем чаще они попадаются. Несколько раз мою карету узнавали. Один человек снял шляпу, как если бы встретил похоронную процессию. Я сидела, прислонившись к спинке, меня не было видно снаружи.
Что, если Бонапарт действительно убит?
Едва увидев Барраса, я расплакалась, несмотря на присутствие посторонних, — ответ на свой вопрос я прочла у него в глазах. Колени у меня подогнулись.
Как будто издалека я слышала приказания Барраса подать соли и холодные примочки. Он считал мой пульс, приподнимал мне веки.
Я попыталась сесть. Во рту чувствовался вкус желчи. Над собой я увидела круг сочувствующих лиц. Мужских лиц.
— Помогите перенести ее в соседнюю комнату, — услышала я слова Барраса.
Он попробовал поставить меня на ноги. Ноги не слушались, я чувствовала себя тряпичной куклой. Нервы сдали — и я захихикала.
— Сейчас придет в себя, — сказал Баррас. — Она крепче, чем кажется.
Меня положили на кровать, распустили завязки, укрыли одеялом. Я закрыла глаза, повернула голову.
— Скажите мне! Скажите, что знаете.
— Его имя означает «Лев пустыни», — так он сказал своим людям.