Я отвернулась к пруду, посреди которого плавали две утки. На другом берегу девушка везла детскую коляску. Слова капитана больно задели меня. Разумеется, я тоже использовала его, но все равно горько было слышать такие слова.
— Но затем я полюбил вас, — добавил капитан.
На мои глаза навернулись слезы. Все это казалось таким волнительным! Но мысли вдруг переключились на Бонапарта и Эжена: как они там? Борются за жизнь среди песков пустыни?
— Капитан Шарль, дорогой вы мой! — Я любила его, но только как друга.
Мы нежно расстались. Капитан согласился забрать к себе Мопса. Я не хотела, чтобы хоть что-то напомнило бы мне о моих выкрутасах, когда вернется Бонапарт. И молилась, чтобы он вернулся по возможности скорее.
27 июля, Мальмезон, чудесный летний день
На будущие выходные приедут Эмили и Гортензия. Все утро провела на кухне с Кельё, помогая ему печь торт «Наполеон», делать конфеты из вишен и открытый пирог с яблоками. Скучаю по Мопсу. Мне все кажется, что он так и крутится у моих ног, ждет подачки. Впрочем, хорошо, что теперь он у капитана.
28 июля
За ужином Эмили потеряла сознание, повалившись прямо в объятия Гортензии. Скатилась на пол чашка.
— Простите! — простонала она, стуча зубами.
Мы с Мими отнесли дрожащую девочку наверх, уложили на кровать.
То ей было холодно, то жарко; она умоляла открыть окна, которые я только что закрыла.
Я отправила Мими в город за доктором.
К двери подкралась Гортензия.
— Как Эмили?
— Не подходи к ее комнате, Гортензия!
В детстве моей дочери делали прививки, но испытывать судьбу мне не хотелось.
— Мама!
— Делай, что говорю!
Я убрала прядь влажных волос со лба Эмили. Сама я перенесла оспу в легкой форме еще в детстве. Болезнь Эмили слегка меня испугала, но я понимала: мне оспа определенно не грозит.
Шесть часов пополудни, в ожидании ужина
Доктор надел халат, маску и перчатки; при виде его Эмили охватил испуг. Я внимательно следила за выражением его лица. Врач прокашлялся, на шаг отступил назад, внимательно оглядел больную и сцепил за спиной руки.
— Вернусь через четыре дня, когда недуг проявит себя.
Взявшись за дверную ручку, он помолчал немного, а потом прибавил:
— Очень жаль…
1 августа
На лице и шее Эмили стали появляться пятна, в точности так, как предсказывал доктор.
— Дайте мне зеркало, — потребовала наша бедная девочка. Я не могла ей отказать.
— Такие маленькие бугорки, — сказала она, прикасаясь к ним, — и с заостренными верхушками! — почти с нежностью добавила Эмили.
Худшее было впереди.
4 августа
Я убрала зеркало из комнаты Эмили, но ничто не может нейтрализовать тошнотворный запах, который становится все сильнее.
Без даты
— Это я, Эмили. — Я поставила на стол поднос с лекарствами. У нее глаза не открываются из-за волдырей. Лицо сейчас неузнаваемо — это лицо чудовища.
— Папа! — воскликнула она.
Слезы подступили у меня к глазам. Она грезит об отце, Франсуа де Богарне, — эмигранте, бежавшем из Франции во время революции, который не может возвратиться. Об отце, которого она не видела с двенадцати лет. Я села на кровать рядом с ней.
— Нет, Эмили, это я, тетушка Роза.
— Папа!
Впрочем, какая уже разница, за кого она меня принимает?
— Сейчас помажу тебе лицо целебной мазью…
Я окунула лоскуток чистой фланели в стеклянную банку.
— Будет щипать немного, — предостерегла я.
Эмили вздрогнула, напряглась, потом расслабилась.
— Я ждала тебя! — прошептала она.
21 термидора, Люксембургский дворец
Дорогой друг, я посмотрю, что можно сделать, чтобы удалить из списка имя Франсуа де Богарне, однако я бы не слишком уповал на чудо. В совете теперь царят кровожадные настроения.
Кстати, о настроении… Оппозиция, настроенная против вашего мужа, растет и крепнет. Советую Вам отказаться от жизни в уединении: в одиночку мне эту битву не выиграть.
29 августа
Утром Эмили поднялась с постели — впервые после болезни. Она подняла вуаль, и мы одна за другой обняли ее, изо всех сил пытаясь скрыть ужас. Ее лицо — сплошные рытвины. Слава богу, она уже замужем!
Я ПРОЩЕНА И ТОЖЕ ПРОЩАЮ