— Все-все, мам!
Гортензия понимала меня как женщина женщину.
— Не сдавайся, мама, — прошептал Эжен.
В глазах у меня стояли слезы. Чем я заслужила таких замечательных детей? Мне казалось, что я их опозорила.
Эжен помог мне подняться на ноги. Я прижалась лбом к двери и позвала мужа:
— Бонапарт, пожалуйста! Послушайте меня!
Сколько может выдержать мужчина в такой ситуации? Теперь я знаю: очень долго. Во всяком случае, Бонапарт.
Когда наконец он поднял задвижку, я увидела перед собой невероятно хрупкого человека. Он замотал себе голову серой фланелью на манер тюрбана. Подобно Эжену, Бонапарт сильно загорел. Хоть его лицо и скрывалось в тени, я сразу поняла, что он тоже плакал.
Мы втроем — я и дети — застыли в изумлении, а потом всех как прорвало. Смириться с этой запертой дверью мы смогли лишь после нескольких часов общего плача, уговоров, молитв и проклятий.
Не помню, как ушли дети; скорее, вспоминается ощущение тишины, на фоне которой вдруг пришло осознание того, что мы с Бонапартом остались наедине. В последние дни я много говорила сама с собой, репетируя нашу встречу, воображая, что скажу. Но теперь любые слова казались неуместными.
— В коридоре холодно, — заметила я наконец.
Я прошла за ним в кабинет и села в кожаное кресло у камина. В комнате пахло корицей и имбирем, на столе лежала открытая табакерка, украшенная египетским орнаментом. Единственный фонарь горел на письменном столе, заваленном бумагами, рапортами, книгами и картами.
Бонапарт закрыл дверь. «Не столько для того, — подумала я, — чтобы нас не было слышно, а просто чтобы не выпускать тепло».
— Итак. Разве вы не собирались поговорить? — спросил он, протягивая к огню руки.
На полотняную рубашку муж надел несколько камзолов, а на них — тяжелый шерстяной сюртук. В такой одежде он казался худым. Погрев руки, Бонапарт сел в кресло, опираясь на один подлокотник с видом снисходительного монарха.
— Вы стенали, чтобы вас впустили, а теперь, когда дверь открылась, вам нечего сказать?
Я смотрела на него во все глаза, борясь с закипавшим гневом.
— Это вы ничего не говорите.
— Я говорю.
— Но без правды, Бонапарт. Без сердца.
— У вас хватает наглости говорить мне о сердце?
Тут я сорвалась:
— Вы утверждаете, что любите меня, и тем не менее готовы развестись со мной из-за каких-то солдатских сплетен! Это вы должны объясниться, Бонапарт, а не я.
— Вы смеете намекать, что невиновны, что вы не… — Он со всей силы ударил кулаком по подлокотнику кресла.
Я набрала воздуха и, насколько могла, задержала дыхание, чтобы немного успокоиться и продолжить:
— Как насчет вашей любовницы, Бонапарт? Этой вашей Клеопатры, как прозвали ее в армии? Говорят, вы обещали на ней жениться, если она от вас забеременеет?
Я говорила, часто моргая и стараясь не хлюпать носом.
— Откуда вам это известно?
— Ваши братья и сестры постарались.
Бонапарт откинулся на спинку кресла. Такого ответа он не ожидал.
— Им так хочется уничтожить меня, что их не заботит даже ваша собственная репутация!
«Осторожно! — напомнила я себе. — Одно неудачное слово — и примирение станет невозможным».
Свет фонаря мерцал у него в глазах. Я поняла, что нашла больное место.
— Я люблю вас, Бонапарт, — еле слышно проговорила я, сознавая, что это — правда. Я действительно люблю этого человека, его сильную, беспокойную, мятущуюся душу. Почему — не могу объяснить. — Мне не хватало вас, — продолжала я и, встретив его взгляд, не отвела глаз.
Было почти четыре часа утра, когда я задула свечи. Мы пересекли пустыню и вернулись: раненые, но все-таки дошли. Мы признались друг другу в грехах и страданиях. Мы признались в собственных слабостях, силе пережитого горя и отчаянии одиночества. Я сказала мужу, что плохо жила без него и пала, ослабленная постоянными нападками.
— Вы были неверны мне? — прямо спросил он.
Я помолчала. Пришло время сказать правду — но что есть правда?
— Не в том смысле, что вы имеете в виду. — Я прикоснулась к руке Бонапарта; та была холодна. — Но я почти готова была переступить тонкую грань… — Я перевела дух. — А вы?
— Она действовала мне на нервы.
Тут впору было засмеяться… и заплакать. Он рассказал мне об отчаянии, которое пережил в Египте, будучи уверен, что я предательница, что ангел удачи покинул его.
— Без вас…
Мы занялись любовью, а потом повторили еще раз.